не сказав больше ни слова. В его интонации мне почудился проблеск надежды. Но не стоит обольщаться! Я пытался успокоиться. Почему сознание истязает себя поисками решения, вместо того чтобы принять неизбежность?

Я свернулся калачиком и обрел в этом положении хрупкое душевное равновесие.

– Нарам-Син? – прошептал чей-то голос. Не успев обернуться, я уже узнал его обладателя: меня окутал запах сирени. За прутьями решетки стоял одетый стражником Гавейн с капюшоном на голове. Он велел мне говорить тихо, протянул флягу и предложил отхлебнуть. Я повиновался. Сделав несколько глотков, я поторопился задать мучивший меня вопрос:

– Где Сарра?

– Нимрод запер ее в вольере.

– То есть?

– Помнишь ту клетку с дивными редкостными птицами в женском флигеле? Нимрод выпустил всех птиц и посадил туда Сарру. Она очень хороша.

Он пристально взглянул на меня:

– Это и есть Нура?

Зачем я буду врать другу, который так рисковал ради меня?

– Это она.

– Нура… Тебе нужна Нура. Аврааму нужна Нура. Нимроду нужна Нура. Но ей самой кто нужен?

Я опустил голову, не в силах ему ответить, не рассказав всю мою долгую историю. Но даже если бы рассказал, разве у меня был бы ответ? Гавейн пробурчал:

– Да, соперничать бессмысленно…

Я смотрел на него.

Он вынул тяжелый металлический ключ. Бесшумно вставил его в скважину, немного покопался во внушительном механизме. Я с дрожью следил за его действиями. Я вспотел, зубы стучали.

– Гавейн, мне плохо.

– Крепись.

Он приоткрыл бронзовую створку, и я проник в зазор. Ладонь Гавейна стиснула мое запястье, и, согнувшись, мы двинулись гуськом во тьму по узкому и низкому проходу. Меня лихорадило. То и дело я задевал плечами стенки, изо всех сил старался сосредоточиться и устоять на ногах.

Волшебник отворил низкую дверцу, и я вдохнул вечернюю свежесть. Он вытащил меня наружу. Нас встретила огромная луна в окружении звезд. Мы дошли до зверинца, где Нимрод держал своих диких животных. Гавейн тянул меня за руку, на ватных ногах я сделал несколько шагов и вдруг упал.

– Я… болен…

Он склонился ко мне.

– Ты убежишь, как только тебе полегчает. Договорились?

– Не уходи… Мы ведь больше не расстанемся?

Я был в полуобморочном состоянии. Меня удерживала лишь близость Гавейна, его глаза. Он мучительно улыбнулся:

– Конечно, Нарам-Син, мы не расстанемся.

Он высоко поднял руку, сжимавшую тяжелый ключ. Она обрушилась. Я потерял сознание.

Что может быть нормальней, чем утро? Когда я открыл глаза и на меня хлынул новый теплый солнечный свет, это было нормально. Когда я услышал щебет и воркование веселых пташек, это было нормально. Когда я нащупал лежащего рядом довольного Роко с разинутой пастью и свесившимся языком, гордого, что он может охранять сон хозяина, это было нормально. И лишь когда я услышал львиный рык и стук зебровых копыт, я понял, где нахожусь. Я провел ночь в зверинце. Гавейн отнес меня сюда, а Роко меня отыскал. Однако я не очень хорошо помнил ход событий.

Неподвижно лежа на правом боку и прижавшись виском к земле, я разглядывал то, что было видно из этого положения: украшенные цветами террасы, крыши храмов, головы четырех статуй, просторный квадратный плац в лучах утреннего солнца. Кучки людей на пустынной площади.

Вдруг мне показалось, что это сон. Я увидел себя: меня подталкивали солдаты, и я безропотно шел, обритый, безбородый, в своей желтой тунике целителя. Вперед выступил человек, похожий на Нимрода. Он вручил мне свой золотой фигурный жезл и передал доспехи; солдаты тотчас меня в них облачили. Наконец на мою обритую голову водрузили величественный убор, которым Нимрод бывал увенчан лишь во дни торжеств. Я не противился. Я подчинился. Запел хор; слов разобрать я не мог. Вдоль стены проскользнул Месилим – или Гунгунум? – и присоединился к церемонии. Пышно разодетый жрец, в сопровождении двух солдат, подвел меня к плоскому камню, подобию ложа. Меня на него уложили. Похоже, я вел себя смирно, не возмущался. Пение окончилось. Грянула барабанная дробь. Жрец дал знак солдатам, те выхватили мечи и вонзили их в мое тело. С каждым ударом я все больше приходил в негодность. Кровь текла по мрамору, брызгала во все стороны. Они зверели. Наконец я затих. Нимрод подошел, склонился надо мной и удостоверился в моей смерти. Затем жестом приказал слугам изъять государственные регалии и исчез.

Оцепенело ощупав землю, траву и камни вокруг себя, я подозвал Роко, запустил пальцы ему в шерсть и убедился, что я живой, а не по ту сторону смерти. Роко назначил мне успокоительное и тотчас произвел энергичное вылизывание. Я попытался встать. Затылок ломило как с похмелья; я пошевелил онемевшими конечностями и с трудом сел.

Теперь я получше мог разглядеть плац, расположенный ниже зверинца. Зрители разошлись, слуги отмывали площадь, мой труп исчез. Мне привиделся страшный сон?

Позади меня кто-то засопел. Резко обернувшись, я увидел высокого молодого человека с заплаканными глазами и искаженными чертами лица. Значит, это был не сон!

Странное дело, он не обращал на меня внимания. На нем был плащ с капюшоном, как у стражников; его молодое лицо напомнило мне вчерашнего тюремщика, который пришел раньше Гавейна, чтобы удостовериться, что я Нарам-Син. Его сообщник! Вот почему его не удивляло, что я нахожусь в зверинце.

Он основательно высморкался, отер щеки, отдышался. Провел ладонью по лбу, посмотрел на меня.

– С меня хватит. Больше не могу. Как и он.

Он кивнул на плац, где вершилось жертвоприношение.

– Как и он? – спросил я.

Он пожал плечами, склонил набок голову:

– Гавейн.

Тут я все понял: Гавейн занял мое место, позволил мне скрыться, чем-то опоил меня, чтобы я уснул, забрался в мою темницу, побрился, чтобы его приняли за меня. Гавейн только что у меня на глазах принял мученическую смерть.

Я разрыдался. Изысканный, легкий Гавейн казнен… Странный и переменчивый Гавейн истек кровью на жертвеннике… Сдержанный и целомудренный Гавейн превращен в груду мяса… Деликатный Гавейн изрешечен сотней неверных ударов, прежде чем его убили… Кровь Гавейна, плоть Гавейна, бархатистая кожа Гавейна… Я запрокинул голову и взвыл:

– Почему?

Слезы заливали мне глаза, я задыхался. Почему он погиб вместо меня? Почему меня спас? Я обернулся к тюремщику и напористо повторял:

– Почему? Будь добр, скажи мне.

Он снова ушел в себя. Потом отозвался:

– С него было довольно. Мы тут все на пределе.

– Ты из его друзей?

– Мы вместе воспитывались. Жили под одной крышей. Вместе работали на Кушима. Были его невольниками.

– Ты очень его любил?

Он утер сопли и сплюнул.

– Кто его не любил?

Он задумчиво повел плечами, вздохнул: