чужака и принимающего общества в абсолютную крайность, гарантируя этому обществу полное доминирование над пленником. За пленными сохранялся статус чужих, и им не рекомендовалось, или запрещалось, отождествлять себя с этим обществом. Поэтому, наверное, неудивительно, учитывая важность маркеров в человеческой жизни, что своего рода клеймо могли навязывать захваченным мужчинам и женщинам для обеспечения их идентификации в качестве рабов. Татуировки, наряду с настоящим клеймением каленым железом, преобладали в Северной и Южной Америке и в средневековой Европе. Также было широко распространено бритье голов: поскольку прическа является предметом гордости в качестве показателя идентичности, утрата волос была намеренным психологическим ударом. В дополнение к нанесенным травмам и оскорблениям во многих обществах рабов заставляли проходить через жестокие обряды посвящения, и им запрещали пользоваться именами, данными при рождении: такая практика лишала раба всякой надежды восстановить прежние связи и делала для каждого очевидным его или ее низкий статус и утрату значимой идентичности[913].

Как только рабов приводили в состояние «испорченного товара», навсегда лишив возможности вернуться домой, рабовладельцы могли воспользоваться знаниями таких людей о том обществе, где они родились, и брали их с собой, чтобы захватить еще больше рабов[914]. Рабов ценили также за знание языка, полезное при переговорах о перемирии или заключении торговых сделок. Одной из самых известных пленниц была Сакаджавея: на рубеже XVIII и XIX вв. индейцы хидатса похитили ее из племени шошонов, а позднее она стала проводником в экспедиции Льюиса и Кларка[915].

Выгода от обладания рабами была огромной. Пленник, захваченный во время короткой атаки, мог всю жизнь трудиться, и это стоило захватчикам не бо́льших затрат, чем на еду и убежище, без расхода времени и средств на выращивание его или ее с рождения. Дело в том, что у североамериканских индейцев не было рабочих животных, поэтому рабы играли такую же важную роль в экономике племен Тихоокеанского Северо-Запада, как лошади или волы во многих обществах Старого Света. История изобилует открытыми сравнениями раба с животным. Подобные сравнения больше, чем что-либо иное, показывают, насколько древней является склонность людей считать, что лишь принадлежащие к их собственному народу имеют истинную человеческую природу, и приписывать чужакам обладание человеческими качествами в гораздо меньшей степени. Даже эгалитарные охотники-собиратели могли считать чужаков недочеловеками; рабство превратило эту концепцию в обычную практику, придав этим «не лю́дям» статус товаров. Рассказывая о представлениях индейцев Тихоокеанского Северо-Запада о других племенах, один ученый говорит нам, что «свободное население побережья можно рассматривать как аналог непойманного лосося и несрубленных деревьев. И так же, как рыбак превращал лосося в еду, а плотник делал из деревьев убежище, воин-захватчик обращал свободных людей в богатство»[916].

Статус раба как животного, крайность из крайностей, был прямым результатом связанного с престижем дисбаланса, который часто возникал между людьми в оседлых обществах. Лишенные идентичности, низшие из низших, рабы оказывались точно на нижней ступени иерархии, порождаемой человеческим разумом. Эта кажущаяся предопределенной иерархия позволяла людям, еще с доаристотелевских времен и на протяжении тысячелетий, воспринимать ужасное положение рабов как естественное и справедливое. В действительности одна из причин захвата рабов из дальних мест заключалась в том, что благодаря их непривычному облику пленников было проще считать отличающимися и потому низшими.

Хотя большинство рабов принадлежало представителям элиты, наличие рабов также было благом и для членов общества с низким статусом, которые, с их точки зрения, переставали принадлежать к низшему рангу и были освобождены от выполнения унизительной работы, связанной с таким положением. Это наводит на мысль о еще одной причине, почему локальные группы охотников-собирателей редко захватывали пленников: рабство редко имеет смысл, когда все выполняют равнозначные задачи и имеют в запасе свободное время. Надзор за рабами увеличил бы их нагрузку. Но не со всеми рабами обращались плохо, и не каждый раб выполнял черную или опасную работу, такую как перевозка отходов или добыча камня[917]. Рабы лучше всего работали, находясь в хорошем физическом состоянии, и рабы лидера должны были быть достойны его статуса. Как бы то ни было, независимо от их роли, рабы служили ориентирами, подтверждающими идентичность. Например, историк Теда Пердью объясняет, что у чероки рабы «выполняли функцию людей, отклоняющихся от нормы» – бесценная услуга, учитывая, что «члены общества часто доказывают свою идентичность не посредством объявления о том, кто они такие, или нормы, а за счет тщательного определения, кем они не являются, или отклонения»[918].

Как только общество стало зависимым от рабов, ему приходилось, как правило, постоянно захватывать их все больше, потому что находящиеся в рабстве редко обеспечивали достаточным числом рабов: мужчин обычно кастрировали, чтобы ими было легче управлять, а стресс мог подавить репродуктивную функцию у обоих полов. Точно так же, как муравьи-рабовладельцы должны предпринимать постоянные набеги (иногда на те же самые гнезда), чтобы пополнить ряды рабов, у которых нет собственных размножающихся цариц, люди, владевшие рабами, должны были и в дальнейшем осуществлять налеты, часто на те же самые «низшие» общества, чтобы поддерживать численность рабов.

Общества-завоеватели

Само существование рабов требовало расширения социальных границ общества, для того чтобы принимать во внимание их число и непривычность, – радикальное достижение. Тем не менее рабовладение в первоначальной форме – в том виде, в каком оно практиковалось среди охотников-собирателей и большинства племенных обществ[919], – означало присоединение лишь нескольких человек время от времени. Несмотря на тот факт, что таких людей, обращенных в рабов, было очень мало и к ним могли относиться как к животным, они были предшественниками будущего разнообразия внутри обществ. В действительности само присутствие рабов сделало понятной идею о включении значительного числа чужаков в общество. Однако остается вопрос – как общества стали поглощать целые народы и рассматривать их в качестве своих членов?

Начало процесса связано с изменением мотивации для разжигания войны. Когда люди обосновывались рядом с богатыми источниками пищи, одомашненными или находящимися в дикой природе, им часто приходилось защищаться от жадных соседей. У племен Тихоокеанского Северо-Запада были прочные дома и ценные рыбные ресурсы и запасы, которые могли захватить; они также обладали людскими ресурсами для защиты или кражи добычи у других[920]. Остатки укреплений служат достаточным доказательством того, что древние деревни по всему миру должны были защищаться от угрозы со стороны чужаков[921]. Существование поселения, вероятно, само по себе усиливало страх и недоверие, поскольку сосредоточение людей в одном месте может создавать видимость потенциально опасного единства – это логичная реакция со стороны чужаков, поскольку люди, находящиеся в непосредственной близости, способны быстро действовать сообща[922].

Концентрация товаров,