статуса. Поэтому, даже если некоторым племенам поначалу была свойственна эгалитарность, как охотникам-собирателям в локальных группах, такое мировоззрение редко сохранялось долго. Различия между членами племени также усиливались за счет возможности быть частью социальных групп. Среди всех племен мира дифференциация, возможно, достигла своего апогея в Новой Гвинее. Самой сложной организацией отличались (и по-прежнему отличаются) энга, региональная популяция, которая сохраняет социальное существование, напоминающее сложностью хитроумные машины Руба Голдберга[879]. В каждом племени энга, насчитывающем более тысячи человек, гордятся своей историей как народа. При этом каждый член племени принадлежит к клану и субклану, который заявляет права на собственный участок сада, и временами между кланами возникают споры и даже драки. Тем не менее каждое племя долгое время сохраняет целостность[880].

Определенное централизованное управление для решения социальных вопросов также было почти гарантировано в человеческих поселениях, даже если в самых простых из них оно существовало в рудиментарной форме. Как я уже говорил ранее, рассказывая об оседлых охотниках-собирателях, по сравнению с представителями локальных групп люди, устроившиеся на одном месте, более терпимо (хотя зачастую лишь ненамного) относились к демонстрациям власти; в каждой деревне обычно был вождь, но его важная роль проявлялась только во времена конфликтов, и даже тогда он проводил большую часть времени, убеждая людей, а не руководя ими.

Тем не менее даже такие племена, как обитатели высокогорий Юго-Восточной Азии, описанные антропологом Джеймсом Скоттом в книге «Искусство быть неподвластным», не были лишены управления. Название книги намекает на усилия, которые прилагают племена, чтобы избежать поглощения могущественными цивилизациями, распространяющимися, подобно амебам, из низин. У жителей гор были вожди, которые могли быть тиранами[881]. Где-то в другом месте сам вопрос о том, кто должен иметь власть, мог стать предметом спора. Надзор за решением социальных вопросов не всегда требовал наличия определенного человека у руля. Народ ньянгатом, живущий на юге Судана и в Эфиопии, – пастухи, расселившиеся по многим деревням, каждая из которых перемещается несколько раз в год к участкам, пригодным для выпаса скота (ньянгатом можно описать почти как охотников-собирателей, которые, как оказалось, не охотятся, поскольку перегоняют одомашненный скот, вместо того чтобы выслеживать диких животных). У ньянгатом есть несколько специалистов, таких как те, что мастерски кастрируют скот или наносят символические шрамы на груди воинов, тем не менее они поддерживают мир без постоянного правителя; каждый мужчина может попробовать себя в управлении племенем вместе с остальными из его возрастной когорты[882].

Что касается племенных народов, которые живут в поселениях – будь то племена, выживающие за счет охоты и собирательства, садоводства или сельского хозяйства с использованием машин на бензине, – социальные разногласия ограничивают численность населения в одном месте от сотни или нескольких сотен человек до нескольких тысяч, как в случае обитателей горных районов Новой Гвинеи, которые рассредоточили свои дома так, чтобы, как я полагаю, снизить соперничество. Деревня яномама в южноамериканском тропическом лесу, где, наоборот, все размещались в овальном строении в гамаках почти на головах друг у друга, была гораздо меньших размеров и насчитывала от 30 до 300 жителей[883].

В некоторых случаях одна такая деревня представляла собой целое общество. Тем не менее часто встречались группы более крупные, чем деревня. Гуттериты, яномама и короваи Новой Гвинеи, известные своими хижинами на деревьях, – это пример племен, состоявших из более чем одной деревни. Структурным и функциональным эквивалентом общества кочевых охотников-собирателей был такой региональный кластер оседлых людей – назовем его племенным или деревенским обществом[884].

Так же как антропологи часто весьма недооценивали общины охотников-собирателей и предпочитали изучать локальные группы, центром антропологических исследований стала отдельная деревня, а не все деревни вместе. Такое смещение внимания связано прежде всего с автономией деревень. Ни один посторонний, даже из другой деревни того же племени, не мог указывать жителям, что делать, так же как одна локальная группа охотников-собирателей не указывала другой. Но другая причина концентрации исследователей на деревне в качестве объекта изучения заключается в том, что взаимоотношения между деревнями могут быть драматичными: деревни часто были печально известны конфликтами друг с другом, включая, как в случае с яномама, убийства из мести.

Точно так же племена были важны для их народов. Между деревнями янонама существовала смертельная вражда, напоминающая битву Хэтфилдов и Маккоев[885], хотя в случае с яномама было вовлечено множество семей. Даже при таких условиях деревни постоянно пересматривали свои взаимоотношения. Битвы чередовались с примирениями, сопровождавшимися заключением браков, пирами и торговлей. У каждого были друзья в других деревнях яномама, и так же, как члены локальных групп охотников-собирателей, люди могли переселиться в другую деревню, хотя жители деревни, обязанные ухаживать за садом (а в Новой Гвинее и за одомашненными свиньями), предпринимали такой шаг менее охотно, чем кочевники, которые свободно занимались поиском продовольствия в дикой природе. В действительности, подобно тому как житель деревни имел возможность перейти в другую деревню, могло происходить слияние и целых деревень. Такие процессы происходили так же, как в локальных группах охотников-собирателей: слияние и разделение деревень было обусловлено социальными отношениями[886]. Самое большое отличие между деревенскими обществами и общинами охотников-собирателей заключается лишь в том, что смена местоположения деревень (обычно поселение переносили к новым расчищенным для сада участкам) и расколы и объединения происходили реже[887].

С этой точки зрения, деревня и локальная группа не слишком отличались. Так же как люди в локальной группе, жители деревни редко задумывались о более крупном обществе, частью которого они были, но это общество было готово прийти им на помощь в тех редких случаях, когда они в этом нуждались. Их общая идентичность выходила на передний план, когда на уровне целого общества возникали трудности или появлялись новые возможности. Деревни хиваро, известных практикой высушивания голов, на территории современного Эквадора объединяли силы для нападения на чужие племена. В 1599 г., во время крупнейшей атаки подобного рода, 20 000 хиваро из многих деревень освободили свою территорию от иностранного господства в результате скоординированного массового убийства 30 000 испанцев[888]. У таких деревенских обществ были слова, обозначающие их общество целиком, так же как у охотников-собирателей. «Яномама» («яномами»), например, – это самоназвание народа, тогда как «яномами тапа» – это их обозначение всех своих деревень. Как и в случае многих самоназваний общин, «яномама» и «хиваро» означает «человек».

Коллективные маркеры идентичности определяли эти племенные кластеры деревень в качестве общества точно так же, как они объединяли другие общества по всему земному шару. Яномама – показательный пример. Одинаковая одежда, жилища, ритуалы и другие общие черты членов общества – все схожие признаки, которые люди узнавали, – давали возможность