для слияния и разделения деревень. Когда жители деревни заходили в тупик и отправлялись собственным путем, расставание было похоже на то, что происходило в локальной группе охотников-собирателей. Даже если эти люди враждебно относились друг к другу, у них все равно был один и тот же язык и образ жизни, и они оставались частью того же общества[889]. При этом различия между деревнями одного племени все же накапливались. В оседлых племенах, так же как и в локальных группах охотников-собирателей, именно с этого момента ситуация начала ухудшаться все больше. В наши дни в результате изменений идентичности у яномама, по-видимому, происходит расхождение на несколько племен, каждое с населением в несколько тысяч человек. Некоторые лингвисты различают пять все еще очень похожих языков яномама. Сами яномама знают об отличиях и насмехаются над странными яномама из далеких деревень[890].

Племенам, подобным кочевым ньянгатом и оседлым энга и яномама, удавалось сохранить целостность, когда общая численность их населения часто составляла тысячи, то есть намного превышала обычный размер общины охотников-собирателей. В то же время наблюдения, касающиеся нетерпимости яномама к различиям между их собственными представителями, указывают на одну причину, почему лишь очень немногие племена вступили на путь строительства империи. Нахождение в окружении соседних племен было не единственным препятствием. Племя сталкивалось с той же проблемой, что и охотники-собиратели: начинался конфликт идентичностей его собственного народа.

Тем не менее, даже если племени удавалось сохранить неизменную идентичность, оно по-прежнему никогда бы не дало начало развивающейся цивилизации исключительно за счет роста населения. Этого не произошло бы даже при самых идеальных условиях: благоприятном уровне рождаемости, обеспечиваемом за счет наличия достаточного количества продовольствия и пространства, действенном руководстве и развитой социальной дифференциации. То, что этих элементов было недостаточно, демонстрирует следующий факт: все крупные человеческие общества, как оказывается при ближайшем рассмотрении, состоят не из потомков однородного племени людей, а из населения с разным наследием и идентичностью. Неспособность охотников-собирателей и племенных обществ приспосабливаться к разнообразию маркеров составляет резкий контраст с потрясающим успехом государств в этом отношении. В действительности, чтобы понять, как родились цивилизации, нам необходимо разобраться, как в их состав стали входить граждане самого разного происхождения и в конечном итоге современные этносы и расы.

Слияние обществ не происходит добровольно

Одно из возможных объяснений гетерогенности цивилизаций заключается в том, что рост общества якобы влечет за собой добровольное слияние. Факты свидетельствуют, что это не так. У животных слияние сообществ – настолько редкое явление, что оно почти не встречается даже у видов, в которых слабая конкуренция между сообществами[891]. Примером служат бонобо и шимпанзе: к их сообществам термин «слияние» применим лишь с очень большой натяжкой. Приматолог Франс де Вааль рассказывал мне, что бонобо, незнакомые друг с другом, могут без ссор сформировать сообщество с нуля. Склонность бонобо дружески относиться к незнакомцам должна упростить для них процесс приспособления друг к другу. Тем не менее такие организованные сообщества – это артефакты заточения в зоопарке. В природе сообщества бонобо, даже находящиеся в хороших отношениях, сохраняют отдельный состав. По сравнению с бонобо объединение шимпанзе, находящихся в неволе, в одно сообщество представляет собой ночной кошмар: для этого требуются месяцы осторожного введения животных в состав сообщества, которое сопровождается множеством кровавых стычек. Единственная причина, по которой ксенофобы шимпанзе приспосабливаются друг к другу, заключается в том, что, поскольку их родные сообщества теперь для них утрачены, они, как и бонобо в неволе, – беженцы, не имеющие выбора. Таким же образом, ряд зарегистрированных прочных слияний у обезьян, живущих в дикой природе, произошел после того, как стада этих животных были уничтожены и осталось всего несколько особей. Выжившие, как и человекообразные обезьяны в зоопарке, оказались своего рода беженцами, для которых отказ от прежнего сообщества ради присоединения к другому был вопросом выживания. Их связи не идут ни в какое сравнение с множеством союзов, которые наблюдаются между целыми группами людей[892].

При обычных условиях такая же ситуация наблюдается и среди общественных насекомых: объединение зрелых колоний не является частью их повадок, определяемых мозгом размером с булавочную головку[893]. Насколько мне известно, прочное слияние здоровых сообществ встречается только у африканских саванных слонов, но это происходит редко и только между двумя основными группами, когда-то принадлежавшими к одной, которая в прошлом разделилась. Восстановление первоначального состава, иногда годы спустя после разделения, очевидно, служит подтверждением того, что толстокожие никогда ничего не забывают[894]. В остальных случаях, как только сообщество сформировалось, так что его члены отождествляют себя друг с другом, и его численность достигла необходимого уровня, это сообщество остается обособленным от всех остальных.

То же самое характерно и для людей: как только идентичность членов общества сформировалась, добровольное слияние с другим обществом становится крайне маловероятным. Например, мне не встречались свидетельства того, что в локальные группы охотников-собирателей включалось значительное число чужаков. Это верно даже в случае близкого культурного сходства между чужаками и обществом, к которому, предположительно, они могли бы присоединиться. Поэтому, хотя локальные группы одного общества охотников-собирателей могли сливаться, как и деревни одного племени, общества оставались надежно разделены. Конфликт, связанный со слиянием человеческих обществ, осложняется тем, что крайне маловероятно, что каждый способен приспособиться к чужой идентичности остальных. Единственные примеры слияний опять напоминают ситуацию бегства: объединенные общества появляются, когда людей остается слишком мало, чтобы они могли существовать самостоятельно. С 1540-х гг. до XVIII в., после многих лет, сопровождавшихся гибелью в сражениях с европейцами и от завезенных ими болезней, объединение стало судьбой изгнанных из родных мест американских индейцев, особенно на Юго-Востоке. К наиболее известным примерам относятся семинолы и крики. При объединении эти популяции беженцев часто принимали название и основной образ жизни племени, доминирующего в смешанной группе, с некоторым учетом социальных маркеров всех остальных[895].

Даже увлечение чужим образом жизни не ведет к слиянию. Например, народ фур региона Дарфур (запад Судана) живет в аридной зоне, где земля обычно плохо обеспечивает кормом домашний скот. Семья, которой повезет держать излишек скота, сможет прокормить своих животных, только снявшись с места и присоединившись к тем, кого называют «баггара». Но это не изменение идентичности. Баггара – это не племя; это арабское слово применяют по отношению к пастушескому образу жизни, который ведут многие племена в Дарфуре. Поэтому, несмотря на то что члены семьи фур могут стать пастухами среди этих других племен и другие пастухи даже будут уважать их достаточно, чтобы принимать в качестве союзников, они остаются отличающимися. Даже у представителя фур, который, вступив