причудах, и прочем. Да и у Стюарта вполне честные намерения. Вместе с женщиной он планирует создать европейский дом, чтобы не столько отгородиться, а чтобы учить тех же маори, возможно, и игре на фортепиано.

В конце концов, чем он отличается от Стэна Паркера, героя романа Патрика Уайта «Древо человеческое», который и женился, чтобы вместе с женой выкорчевать дикорастущие деревья, начать строить новый дом как новое пространство жизни. Таков этот «ландшафт», таковы требования культурных практик этого «ландшафта», и это вполне естественно.

…кто она Ада МакГрэв?

Откуда было этому мужчине, нормальном «колонизатору», следующему правилам нормальной предустановленности жизни, знать, что женщина эта, Ада МакГрэв, окажется такой необычной, такой странной.

Кто она, эта женщина, колонизатор или больше похожа на маори, что в ней преобладает культура или природа, или она не вмещается в это противопоставление, выламывается из него, как обычно выламывается из этого противопоставления нормальная женщина.

Только и можно сказать, что нет в ней никакого здравого смысла, никакой усреднённости, напротив вызов здравому смыслу, вызов любой усреднённости. Стихия, с которой никакой мужской усреднённости не справится.

Загадка, которую нам ещё предстоит разгадывать.

…вернёмся к «любовному треугольнику»…

В любовных треугольниках можно найти много типических черт.

Как правило, это двое мужчин и женщина.

Как правило, один из мужчин обладает особым правом на женщину, как на «собственность».

Как правило, Эрос, который, как считали древние греки, дубы сотрясает, врывается в этот «треугольник», не считаясь с нормами предустановленной жизни, включая право на женщину, как личную собственность.

…любовный треугольник в контексте «двух культур»

Любовный треугольник в фильме вписан в контекст «двух культур», условно, культуры колонизаторов и культуры маори.

Поскольку речь идёт о фильме игровом, а не документальном, этнографической точностью можно пренебречь

…хотя допускаю, что Дж. Кэмпион старалась «не врать» больше того, что требовала поэтика фильма…

Главное, что заданы две культурные практики, внутри одной можно позволить себе откровенность на грани бесстыдства, внутри другой эрос необходимо обуздывать в границах приличий, как и прочие страсти человека.

Женщина из племени маори может вступить в откровенную беседу с Джорджем Бейнсом, которого считает своим:

«Тебе нужна жена, а то, что ему болтаться без дела меж ног»,

«У меня есть жена»,

«Так где же она?»,

«У неё своя жизнь, она живёт в Англии»,

«Значит тебе нужна другая жена, такое сокровище не должно спать по ночам без дела».

Джордж не возражает, раз нарушил дистанцию «двух культур» между собой и женщиной из племени маори, приходиться терпеть.

О взглядах Алисдера Стюарта нам практически ничего не известно, но не трудно предположить, что откровенность женщины маури он воспринял бы как проявления дикости, дурного вкуса. Он предпочитает во всём следовать правилам приличия, «преобразование» должно касаться не только дикой природы, но и дикости внутри самого человека.

Парадоксальность ситуации фильма в том, что различение «двух культур» взрывается не там, где можно было предположить. В это различение, прежде всего, не впишется женщина, Ада МакГрэф, которая, казалось бы, и должна была стать олицетворением культурных практик «колонизаторов», олицетворением подлинной леди.

Как те подлинные «леди», которые оживут на экране в следующем фильме Дж. Кэмпион.

…о двух женщинах из близкого окружения Ады МакГрэф

Прежде чем обратиться к Аде МакГрэф, коснёмся ещё двух героев фильма, которые входят в её близкое окружение.

Одна из них Аунт Мораг, назовём её домоправительницей Стюарта.

Вторая – дочь Ады, Флора МакГрат.

Домоправительница олицетворяет собой здравый смысл, близко к тому, что, что можно назвать «чопорная английская леди». Наверно она легко нашла бы язык с Колетт Кларк, подругой Марго Фонтейн[747]. Не исключено, что именно по её совету Стюарт выписал себе жену из Шотландии. У настоящего колонизатора должен быть свой дом, и в этом доме должна быть жена, которая и должна отвечать за порядок в доме.

Домоправительница первая почувствовала, Ада совсем не похожа на настоящую леди. Не такую жену для Стюарта она надеялась увидеть в доме. Возможно, у неё были свои грёзы, возможно, они никуда не делись, но нельзя себя распускать.

Она допытывается у других, в сущности, пытаясь развеять собственные сомнения:

«что бы вы сказали, если кто-то играл на кухонном столе, как будто это пианино. Странно, ведь стол не издаёт никаких звуков».

Разве она не права, разве стол может издавать звуки?

Не смогли донести пианино до дома, что из того, разве из этого следует, что надо играть на кухонном столе?

Дальше, больше.

Когда уже появилось пианино в доме, домоправительница удивилась игре Ады, как-то странно играет, «создаёт у тебя настроение», будто звуки заползают в тебя. Так не следует играть. Музыка подлинных леди и джентльменов не должна заползать в душу, она должна быть строгой, излишне не теребить душу.

Да и во всём другом. Разве так можно вести себя. Оторвала кусок кружев и стала топтать его ногами. Можно не сомневаться, не тверда рассудком.

Вновь согласимся, рассудок у цивилизованного человека должен быть твёрдым, он же не маори. В противном случае его следует лечить.

Стюарт прислушивается к её словам, с тех пор как он увидел эту маленькую женщину на берегу, его не оставляют сомнения.

Ему не откажешь в деликатности (мы к этому ещё вернёмся), он пытается успокоить домоправительницу, а больше самого себя:

«пока ещё ничего не случилось, просто я тревожусь, вот и всё»,

«у молчания ведь есть свои преимущества»,

«уверен со временем она станет поласковее»,

«привыкнет, привыкают же домашние животные, а ведь и они ничего не говорят».

Но в какой-то момент он вынужден признать:

«я знал, что она немая, но сейчас думаю, здесь что-то иное».

Жили бы они в другом, более цивилизованном месте, всё было бы проще, послали бы Аду к психиатру, тот выписал бы сеансы электрошока. Как для Сильвии Платт и Дженет Фрейм. А в этой глуши разве можно найти психиатра.

Дочь Ады, Флора, особый полюс фильма, своеобразная антитеза к тому, что происходит в мире взрослых.

Детская радость жизни в её почти предельном выражении, никаких «ландшафтных культурных практик», никакого различения «природы» и «культуры», природа становится культурой, и наоборот. Крылышки ангела на платье для спектакля, которое она будет носить и вне спектакля, не столько символ ангела, ангелочка, сколько символ того, что вот-вот полетит. Пока эти «крылышки» не упадут в грязь и их не затопчут. И ангел позволит себе типичное предательство.

Флору захлёстывает стихия танца,

как мать захлёстывает стихия игры на пианино,

трудно забыть её стихийный танец на берегу бушующего океана,

даже её предательство в отношении к