себя таким же бесполезным сейчас, когда стою здесь, задаваясь вопросом: что, черт возьми, мне делать.

К счастью, решение принимается за меня, когда дверь снова распахивается.

На этот раз по другую сторону двери стоит Саманта.

Я сглатываю ком в горле, встретившись с ней глазами – голубыми, как у Джун. Она неухоженная и без макияжа – выглядит так, будто спала столько же, сколько и я за последние несколько дней. Я тяжело вздыхаю, и все, что мне удается выдавить из себя, – это:

– Мне жаль.

Мне жаль, что разлучил семью.

Мне жаль, что обесчестил вашу дочь.

Мне жаль, что предал людей, которые подарили мне второй шанс на жизнь.

Интересно, читает ли она в моих глазах все то, о чем я так сожалею?

Саманта немного шире приоткрывает дверь и подходит ближе. На ее лице – смесь сожаления с нерешительностью. Она не знает, что делать. Ее чувства не такие черно-белые, как у Эндрю.

Делая глубокий вдох, она отходит от двери, давая мне дорогу:

– Входи.

Это слово звучит как нечто большее, чем я того заслуживаю, но я принимаю его, позволяя ему проникнуть глубоко в сердце. Позволяю наполнить меня единственным подобием облегчения, которое я чувствовал последний раз, когда засыпал с Джун в моих объятиях – такой теплой, мягкой и моей.

Это не прощение, но это уже что-то.

Крупица.

А когда ты потерял все, что было так важно, и крупица может стать роскошным обедом.

Я захожу в дом, дверь за мной осторожно закрывается, когда я замираю перед гостиной. Саманта стоит спиной ко мне в нескольких футах, скрестив руки на груди. Она вытаскивает ручку из пучка и по старой привычке начинает нервно щелкать по ней.

Когда она поворачивается ко мне лицом, то опускает руки и качает головой.

– Я потеряла одного ребенка, но мне кажется, что потеряла всех троих.

Я напрягаюсь всем телом, стискивая зубы. Я виновато опускаю взгляд, уставившись в пол; меня охватывает ужасное гнетущее чувство вины. Меня тошнит.

– Саманта, я никогда не хотел никому причинить боль. Пожалуйста, поверь мне.

– Конечно, я верю в это, – говорит она, все еще щелкая ручкой. – Я вырастила тебя, и я знаю, что вырастила хорошего человека. – Она делает паузу, медленно выдыхая. – Но хорошие люди все равно совершают глупости.

Когда я поднимаю взгляд, она смотрит на меня с долей разочарования. Я снова провожу рукой по лицу.

– Я влюбился в нее, – тихо говорю я. – И у меня не было выбора, это произошло само собой.

– Любовь может возникнуть сама по себе – тут у тебя нет выбора, но вот как поступить с этим чувством, когда ты знаешь, что подобное неправильно, – это уже твой личный выбор.

Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но не могу выдавить ни звука.

Она права.

Она абсолютно права.

Снова опустив голову, я засовываю руки в карманы и закрываю глаза.

– Я понимаю, что это невозможно исправить, – говорю я с печалью в голосе, – но ты должна знать, что я сделал все возможное, чтобы это предотвратить. Я боролся с этим, и боролся изо всех сил, но, невзирая на клеймо, которое стояло на наших отношениях, на все эти хреновы формальности, которые все омрачали, мои чувства к ней никогда не казались неправильными. Она никогда не казалась мне чем-то неправильным. – Я тяжело дышу, мое сердце бешено колотится. – И очень трудно продолжать бороться с тем, что кажется таким чертовски правильным.

Саманта внимательно смотрит на меня – выражение ее лица смягчается. Она перестает щелкать ручкой, чтобы вникнуть в мои слова и подобрать собственные.

Но наш разговор прерывается, когда дверь во внутренний дворик открывается и Эндрю входит в дом. Он, словно не поверив, оглядывает меня еще раз – его глаза опасно сужаются.

– Какого черта ты все еще здесь?

Саманта быстро отвечает:

– Я впустила его. Он заслуживает шанса объясниться.

– Он ничего не заслуживает. Объяснения, оправдывающего то, что он сделал, просто не существует. – У Эндрю лицо краснеет от гнева, вены на шее вздуваются. Я смотрю, как он несется к нам через кухню, полный негодования. Он тычет на меня пальцем, подходя ближе. – Мы взяли тебя к себе, когда ты потерял все. Мы вырастили тебя.

Моя кровь покрывается льдом и стыдом. Я опускаю взгляд, мучимый угрызениями совести, я не могу посмотреть ему в глаза.

– Мы годами оплачивали твою терапию, мы дали тебе образование, мы собрали все вещи и переехали, только чтобы тебе не пришлось жить по соседству с этим домом ужасов.

Слезы застилают мне глаза. На сердце становится тяжелее с каждым словом.

– И чем же ты нам отплатил?

Саманта делает шаг вперед, включая твердый голос разума:

– Эндрю, успокойся. Я разберусь с этим.

Он игнорирует ее.

– Ответь мне, – выплевывает он.

– Пожалуйста, – прошу я, умоляюще поднимая руку, как белый флаг. Мой голос дрожит. – Я не хотел…

– Ты, сукин сын. – Он скалится и тычет в меня пальцем, пока мы стоим лицом к лицу. – Ты опорочил нашу дочь!

Мы все замолкаем.

Я поднимаю глаза, в моем взгляде сквозит раскаяние.

Я не знаю, что сказать.

Не знаю, как оправдать это. Аргументировать свою позицию? Или ухватиться за малейшую ниточку сочувствия и заставить его понять все?

Все, что у меня есть, – это моя жалкая правда, и я позволяю ей вырваться наружу:

– Я люблю твою дочь.

Ответом мне служит удар в лицо.

Эндрю отвешивает мне удар в челюсть, сбивая меня с ног; я ударяюсь спиной о стену.

– Эндрю! – кричит Саманта.

Я не успеваю оправиться и осознать произошедшее, как он снова набрасывается на меня, хватает за воротник нечеловеческой хваткой и трясет.

– Нет, ты не влюблен в нее. Ты охотился на нее. Ты совратил ее. – Он забрызгивает слюной мне лицо, когда рычит сквозь стиснутые зубы. – Как долго ты фантазировал о моей маленькой девочке? Как долго ты принуждал ее к этому под моей чертовой крышей?

Нет.

Я потрясен, поражен, мое сердце разбивается.

У меня перехватывает дыхание, когда мой желудок сворачивается от тошноты – чувствую, что меня сейчас вырвет.

Так он думает?

В это он верит?

Я мотаю головой, захлебываясь воздухом:

– Эндрю… нет. Боже, нет, все было совсем не так. – Желчь подступает к горлу, а мое тело содрогается от неверия. Я как тряпичная кукла в его хватке, безвольная и неспособная к сопротивлению. – Черт… нет…

Эндрю отталкивает меня, и у меня подгибаются колени.

Я падаю.

– Эндрю, черт побери, возьми себя в руки, – говорит Саманта, ее голос хриплый и измученный. Она бросается