лишили усиленного питания, в апреле месяце оба товарищи пошли на больничный лист с безбелковыми отеками[1093].

Как подчеркивали авторы письма, лишая ослабших рабочих питания, руководство завода только еще более истощало их, пока они окончательно не теряли трудоспособность. Попытка использовать еду как стимул для ослабших, истощенных рабочих, борющихся с хроническим и долговременным недоеданием, снижала производительность, а не повышала ее. Перед самими рабочими, пока они еще были здоровыми и крепкими, вставал трудный вопрос: потратить ли больше сил, чтобы добиться прибавки, или сэкономить энергию, но обойтись меньшим пайком? Многие в попытке стать стахановцами на практике делали шаг к дистрофии[1094]. Тем не менее рабочие, способные добиться стахановского пайка, оказывались в лучшем положении, чем те, кто не мог или не хотел выполнять норму.

По карточкам и в столовой продукты отпускали не бесплатно, поэтому крайне низкие зарплаты тоже способствовали истощению. Некоторым молодым рабочим с низкой зарплатой, если они были не в силах выполнить норму, не хватало денег даже на то, чтобы выкупить еду в столовой. Простои из‐за перебоев с поставками или поломки оборудования тоже сокращали заработок. На авиационном заводе № 99 в Улан-Удэ (Бурято-Монгольская АССР) простои так сократили зарплату, что рабочие двух цехов – в общей сложности 148 человек – задолжали заводу 133 рубля каждый, сумму, сопоставимую с тем, сколько рабочий на авиационном предприятии в среднем зарабатывал за неделю[1095]. Но, не говоря о том, что доход рабочих сам по себе был низким, их бюджет истощали многочисленные вычеты в пользу государства из их ежемесячного заработка. Профсоюз рабочих промышленности боеприпасов сообщил о тяжелом положении, в каком в конце 1942 года оказались молодые рабочие завода имени Орджоникидзе (завода № 78) в Челябинске, лишенные возможности обеспечить себя пропитанием. Рабочие в возрасте от тринадцати до девятнадцати составляли почти четверть штата завода. Немногочисленные рабочие, не способные выполнять норму, зарабатывали так мало, что к середине месяца оставались без средств. Однако даже те, кто перевыполнял норму, после вычетов едва наскребали деньги на столовую[1096]. Государство ежемесячно взимало налог на плодовые деревья, подоходный налог, деньги на обязательную покупку облигаций государственного займа, обязательное пожертвование суточного заработка на помощь фронту, профсоюзные взносы, а иногда еще и деньги на лотерейные билеты, чтобы пополнить военный бюджет[1097]. Часто рабочим приходилось возмещать предприятию затраты на защитную спецодежду и возвращать сумму всех авансов, полученных на начальном этапе работы. В сентябре 1942 года девушка-токарь на заводе боеприпасов имени Орджоникидзе заработала всего 280 рублей 58 копеек, включая выплаты за сверхурочную работу, то есть едва ли половину средней зарплаты в данной отрасли. Из этой маленькой суммы государство вычло 218 рублей: 130 рублей на компенсацию аванса, 46 рублей за услуги прачечной и небольшие суммы на уплату налогов и подписку на заем. К концу месяца у девушки осталось 62 рубля, которых не хватало на нормальное питание. Профсоюз рабочих промышленности боеприпасов, выражая возмущение по поводу сложившейся ситуации, привел несколько аналогичных примеров[1098]. Некоторым молодым рабочим, особенно недавним выпускникам школ трудовых резервов, денег не хватало даже на то, чтобы выкупить хлеб по карточкам. В письмах родным они рассказывали, что после вычетов на руках у них остается всего 20–50 рублей. Некоторые жаловались, что подолгу сидят без хлеба; другие открыто признавались, что без воровства они бы не выжили[1099].

Подобные случаи крайней нищеты профсоюзы чаще всего наблюдали на Урале, но проверочные комиссии обнаружили, что со схожими трудностями столкнулись рабочие с низкой зарплатой и в других регионах. В отчетах из Орехово-Зуева (Московская область) отмечалось, что многие работники текстильных фабрик, получающие маленькие зарплаты, слишком бедны, чтобы выкупать продукты по карточкам. Работник текстильной промышленности в среднем получал всего 351 рубль в месяц, приблизительно вдвое меньше работника танковой промышленности – самой высокооплачиваемой отрасли. 80 % работников текстильной промышленности составляли женщины, у многих из них кто-то в семье ушел на фронт, и они остались единственными кормилицами[1100]. На местном текстильном комбинате работало более 13 000 человек. В 1942 году продовольственный кризис нанес по фабрике серьезный удар: каждый рабочий в среднем проболел месяц. В июле, самом трудном месяце, каждый шестой рабочий был на больничном, причем, по оценкам врачей, 25–30 % пропущенных дней они потеряли из‐за истощения. В городе резко возросла смертность, вдвое превысив показатели 1941 года. В июне и июле у каждого сорокового жителя Орехово-Зуева обнаружили ту или иную болезнь, вызванную недоеданием: цингу, пеллагру, отек или кахексию. Рабочие получали всего около 1300 калорий в день, почти исключительно из хлеба, а многие матери еще и продавали свои хлебные карточки, чтобы купить детям молоко[1101].

Так как число голодных смертей неуклонно росло, к 1943 году врачи, опираясь на опыт работы ленинградских медиков с жертвами дистрофии в блокадном городе, выработали единую классификацию стадий дистрофии и методы лечения для каждой из них[1102]. Новые стандарты медленно распространялись среди рядовых врачей, часто с трудом отличавших одну стадию болезни от другой. От заводских врачей требовали выдавать меньше больничных листов и отправлять пациентов обратно на работу. Когда людям с острой фазой заболевания ставили неверный диагноз и предписывали менее тяжелую работу и больше отдыха вместо срочной госпитализации и усиленного питания, они быстро двигались к смертельному исходу. Кроме того, врачи нередко ошибочно принимали дистрофию за недостаток витаминов[1103]. Но главная проблема, даже при правильно поставленном диагнозе, заключалась в дефиците продовольствия. Поэтому несмотря на то что теперь специалисты лучше понимали природу заболевания, дистрофия и смерть от нее продолжали косить огромное количество людей вплоть до середины 1944 года, когда в распоряжении заводских медиков оказалось достаточно продуктов, чтобы снимать людей с работы и отправлять на усиленное питание. Многие рабочие надолго выбыли из строя, но большинство в итоге поправились[1104]. За пределами оборонных предприятий дистрофия отступала не так быстро, и в конце 1945 года врачи по-прежнему лечили пациентов от менее острых форм заболевания, хотя смертность от дистрофии к тому времени уже резко упала[1105].

Одной из причин налаживания продовольственных поставок была помощь, оказываемая США, Великобританией и Канадой по ленд-лизу. Продовольственная помощь от союзников начала поступать в больших количествах с середины 1942 года – с условием, что продукты пойдут только на обеспечение Красной армии. В теории такая мера освобождала собственные продовольственные запасы страны для нужд населения в тылу. Однако на практике острый дефицит продуктов поначалу не позволил государству, даже с учетом помощи союзников, предоставить гражданскому населению больше продовольствия. Несмотря