– Вневедомственная охрана, что ли? – спросил Родионзвенящим голосом.

– Ну. Так едем?

– Давай на заднее сиденье, а то у меня там девушка дремлет…

Он садился за руль, словно бы раздвоившись – видел себя состороны, не он сидел за рулем, а двойник, это двойник, сунув руку под куртку,отстегнул ремешок кобуры, на случай, если сержант подметит открытые глаза«дремлющей» и придется принять меры…

– На вызов? – спросил он, отвлекая на себя внимание.

– С вызова. По регламенту положено вваливаться через двеминуты, но ты попробуй с такой техникой…

– Может, быстрее рвануть?

– Давай! – оживился сержант. – Я отвечаю, моипроблемы! Ты, главное, молчи, если что – наш, и все…

Плавно вывернув руль, Родион свернул на проспект и прибавилгазу, избегая резких рывков машины. Косился на Соню, болтая что-то, заговариваязубы. К счастью, сержант был хмур и удручен, Родион видел в зеркальце, что оннетерпеливо ерзает, глядя вбок, постукивая кулаком по колену.

Возле райотдела не было ни единой машины. Сержант выпрыгнулчуть ли не на ходу, буркнув что-то в благодарность, Родион поехал дальше.

Завидев справа новенькую церковь, притормозил, свернул спроспекта, остановил машину в темном месте. На ходу запихивая ключи в карман,направился к распахнутым зеленым дверям. Церковка была совсем маленькая ипоходила на пирожное – темно-розовый кирпич, белые прожилки, три золотыхкупола…

Внутри, в загадочном полумраке, казавшиеся почти детскимиголоса выводили незнакомую ему мелодию. Остановившись на пороге, он попыталсявызвать в себе почтение, но не смог. Перед ним маячили однотипные спины, звонконудил невидимый хор, повсюду теплились крохотные огоньки, бросая таинственныеотсветы на диковинные, в непривычных пропорциях лики и фигуры. Вытянутые лицана иконах, их нездешние глаза не вызывали ни трепета, ни уважения, словно оноказался на другой планете, где все было чужое, совершенно ненужное.

Растерянно оглянулся, никем не замеченный. Ага, у входасидела старуха, держа веером тонюсенькие свечи. Наугад выхватив из карманакупюру, Родион сунул ей в руку, двумя пальцами вытянул из сухонькой ладонисвечку, повертел ее, не представляя, что делать дальше. Низко наклонясь кстарухе, спросил:

– А как надо за упокой?

– Свечку поставить? – ничуть не удивилась она. –Подойди вон к иконке, прилепи аккуратненько, да помолись…

Он чиркнул зажигалкой, кое-как приладил свечу, присмотревшисьсначала к тем, что уже там горели. Крестообразно дернул рукой у груди – внадежде, что сойдет и это, он же не умеет…

Ощутил сильный толчок в поясницу. Недоуменно обернулся. Ещеодна старуха – огромные глаза на бледном неразличимом лице – наступала на него,тихонько шепча:

– Изыди из храма, ирод! Чтоб тебя земля не приняла! – ипринялась тыкать кулачком в грудь, тесня к двери. – Как нахальства-тохватает, господи…

Пожав плечами, он отступил под натиском, так ничего и непоняв. Вышел из пахнущего чем-то пряно-непонятным полумрака, испытываяоблегчение: хоть что-то сделал для подруги…

Не следовало далее испытывать судьбу. Сев за руль, онпомчался к новому мосту. Лучше места, чем остров Кумышева, и не найти.

Огромный, заросший лесом остров, через который пролегалсоединявший берега Шантары мост, издавна пользовался в городе мрачноватой идурной славой.

В буйные и беззаконные времена основания Шантарского острогацарский воевода Обольянинов, люто враждовавший с казацким атаманом Лубенским,велел ссечь там головы трем ближайшим сподвижникам последнего, обвинив всношениях с маньчжурами. Удаленность от Москвы воеводе с рук не сошла –Лубенский, приложив к челобитной пару сороков соболей, сумел-таки добитьсясправедливости, и воевода, в свою очередь, расстался с головой примерно на томже месте. В гражданскую войну остров использовали для расстрельных дел точекисты, то колчаковские контрразведчики – так что иные всерьез уверяли, будтов глухих уголках леса бродят непонятно чьи призраки. А ныне, еще задолго донаступления темноты, остров превращался в некое подобие нью-йоркскогоСентрал-парка, куда калачом не заманишь добропорядочного американца, разве чтописатель Лимонов забредает изредка пообщаться с большими неграми… На Кумышевавольготно разгуливали ночной порою и наркоманы, и «голубые» – правда, впоследнее время среди относительно законопослушной «золотой молодежи» особеннымшиком считалось углубиться на тачке в дебри и пообщаться с подружкой не назаднем сиденье, а непременно в кустах, щекоча нервишки опасностью. Естественно,случались и милицейские облавы, но сейчас Родион, сворачивая с моста на узкуютропку, не усмотрел никаких признаков милиции.

Лес стоял сплошной стеной. Временами в тусклом ближнем светевозникали непонятные фигуры – и, как пойманные лучом прожекторабомбардировщики, шарахались в темень. По неписаному закону острова прибывавшиесюда на машинах считались классом выше пешеходов, и не без оснований – в пеших,вздумавших атаковать стального коня, изнутри могли бабахнуть из приличного калибра.И бабахали, между прочим, не особенно чинясь…

Родион, прекрасно изучивший остров в студенческие времена, стех пор ландшафт и топография не изменились ничуть, уверенно ехал по узенькимдорожкам, машина подпрыгивала на колдобинах и корнях, Сонина голова беспомощномоталась, в сердце сидела заноза.

Он загнал «форд» под деревья, вылез и сторожко прислушался.Слева доносился хмельной девичий визг и рев магнитофона, но разудалая компанияразместилась где-то далеко, просто звуки разносились в ночной тиши чуть ли непо всему острову, как всегда бывает на реке.

Распахнув правую дверцу, вытащил Соню. Поднял ее на руки иуглубился в лес, напрягая взор, чтобы не налететь лицом на низкую ветку.Жесткие иглы задевали лицо, над головой холодно сияли крупные звезды.

Темень стояла, хоть глаз выколи. Потом стало чуточкуполегче: меж соснами показались тускло-желтые яркие полосы, отражение огнейлевого берега, лес немного поредел. От Сони несло холодом и знакомыми духами,она стала неимоверно тяжелой, гнула к земле.

Спустившись с невысокого обрывчика, Родион положил подругуна землю – под сосной, совсем рядом со спокойной водой, от которой веялозатхлым холодком. Вновь попытался закрыть ей глаза, но веки не подчинились.Тихонько хлюпала темная вода – на реке слабо тарахтел кораблик, буксир слеспромхоза, скорее всего, и низенькие волны набегали на берег.

– Прощай, Бонни, – тихо сказал он, коснувшись губамихолодной щеки. – Нам было хорошо…

Не было времени для сентиментальной грусти, да и желаниятосковать на нашлось. Отдышавшись, он влез на обрывчик и огляделся, прикидывая,как ему выйти к оставленной машине.

Осторожно двинулся в лес, выставив вперед руки – только чтопротертые стекла очков опять запотели, он весь взмок…