Такое понимание, однако, в высшей степени затруднялось тем, что начало европейского рабочего движения, в котором уже сразу обнаружилось его интернациональное устремление, часто совпадало и скрещивалось с созданием великих национальных государств именно посредством капиталистического способа производства. Через несколько недель после того, как Коммунистический манифест возвестил о необходимости объединения пролетариата всех культурных стран, как необходимого условия его освобождения, разразилась революция 1848 г.; в Англии и Франции она уже противопоставила друг другу буржуазию и пролетариат, как две враждебные силы, но в Германии и в Италии она еще только вызвала борьбу за национальную независимость. Правда, пролетариат, поскольку он уже активно проявлял себя, верно понял тогда, что эта борьба за независимость, если и не является ни в каком случае его конечной целью, все же служит этапом на пути к достижению этой цели; он выставил самых отважных борцов для национального движения в Германии и Италии, и нигде эти движения не встречали большего содействия, чем в «Новой рейнской газете», издававшейся авторами Коммунистического манифеста. Национальная борьба, однако, естественно отодвинула назад интернациональную идею, в особенности после того, как немецкая и итальянская буржуазия начала искать помощи реакционных штыков. В Италии стали организовываться вспомогательные союзы рабочих под знаменем Маццини, отнюдь не социалистическим, но все же республиканским; а в более развитой Германии, где рабочим уже со времени Вейтлинга не было чуждо сознание интернациональной общности их дела, именно из-за национального вопроса возникла почти десятилетняя братская война.

Иначе обстояло дело во Франции и в Англии, где национальное единство было давно уже прочно обеспечено, когда началось рабочее движение. Там уже в домартовское время живо ощущалось интернациональное течение. Париж считался главным центром европейской революции, а Лондон был столицей мирового рынка. Однако и тут интернациональное течение несколько отступило назад после поражений пролетариата.

Ужасное кровопускание июньских сражений ослабило французский пролетариат, а железный гнет бонапартовского деспотизма мешал развитию профессиональных и политических организаций пролетариата. Они распались на домартовские секты, из хаоса которых ясно проступали два более заметных течения: одно более революционное, другое — социалистическое. Первое примыкало к Бланки, который не имел социалистической программы в собственном смысле слова, а хотел завоевать политическую власть посредством смелого переворота, произведенного решительно действующим меньшинством. Второе, несравненно более сильное течение стояло под духовным влиянием Прудона, который отклонял пролетариат от политического движения своими меновыми банками для устройства безвозмездного кредита и другими доктринерскими экспериментами. Об этом течении Маркс говорил уже в своей книге «Восемнадцатое брюмера», что оно отказывается от мысли перевернуть старый мир его собственными громадными общими средствами, а пытается лишь достигнуть освобождения за спиною общества, так сказать, частным образом, оставаясь в пределах его тесно ограниченных условий существования.

Аналогичное во многих отношениях движение происходило и в английском рабочем классе после крушения чартизма. Великий утопист Оуэн был еще жив в престарелом возрасте, но его школа выродилась в религиозное свободомыслие. Наряду с этим возник христианский социализм Кингсли и Мориса; хотя его и не следует сваливать в одну кучу с его континентальными пародиями, но и он стоял вне всякой политической борьбы, ограничиваясь стремлениями образовательного и товарищеского характера. И даже профессиональные союзы, тред-юнионы, составлявшие преимущество Англии перед Францией, были равнодушны к политике и ограничивались удовлетворением своих ближайших потребностей, что им было облегчено лихорадочной промышленной деятельностью пятидесятых годов и преобладанием Англии на мировом рынке.

Несмотря на все это, интернациональное рабочее движение лишь очень постепенно вымирало на английской почве. Последние следы его можно проследить еще в конце пятидесятых годов. Демократическое братство протянуло свое существование до начала крымской войны, и даже, когда оно окончательно заглохло, возник еще Интернациональный комитет и затем Интернациональная ассоциация, над созданием которых особенно поработал Эрнст Джонс. Большого значения они, конечно, не приобрели, но все же показали, что интернациональная идея не угасла окончательно, а еще тлела слабой искрой и могла легко разгореться ярким пламенем от более сильных порывов ветра.

Такими порывами ветра были один за другим торговый кризис 1857 г., война 1859 г. и, в особенности, гражданская война, возникшая после 1860 г. между северными и южными штатами Северо-Американского Союза. Торговый кризис 1857 г. нанес бонапартовскому величию Франции первый серьезный удар, и попытка отвести этот удар удачной авантюрой в области внешней политики совершенно не удалась. Шар, приведенный в движение декабрьским героем, давно выскользнул у него из рук. Движение за объединение Италии уже переросло его инициативу, а французская буржуазия не довольствовалась скромными лаврами битв при Мадженте и Сольферино. Тогда и пришло на ум предоставить большую свободу действия рабочему классу для того, чтобы поубавить растущую спесь буржуазии. Возможность существования Второй империи зависела от успешного разрешения задачи: как сделать буржуазию и пролетариат двумя постоянно угрожающими друг другу силами.

Бонапарт, конечно, думал не о политических уступках, а только о профессиональных. Прудон, пользовавшийся сравнительно наибольшим влиянием во французских рабочих кругах, был противником империи — хотя некоторые из его парадоксов могли дать повод к противоположному заключению, — но он был вместе с тем и против стачек. Но именно от этого больше всего и страдали французские рабочие. Несмотря на увещания Прудона и на строгие уголовные запреты сообществ, за время с 1853 по 1866 г. было осуждено уголовными судами не менее 3909 рабочих за участие в 749 сообществах и стачках. Вновь испеченный Цезарь начал с того, что даровал осужденным помилование. Затем он поддерживал отправку французских рабочих на Лондонскую всемирную выставку 1862 г., и его поддержка была, бесспорно, более основательная, чем одновременное осуществление той же мысли Немецким национальным союзом. Делегатов избирали их товарищи по ремеслу; в Париже было устроено 50 избирательных бюро для рабочих 150 профессий, которые совместно послали в Лондон 200 представителей; расходы были покрыты частью путем добровольной подписки, а главным образом из средств имперского и городского казначейства в сумме 20 000 франков. После своего возвращения делегаты имели право напечатать подробные отчеты, которые в значительной степени выходили за пределы профессиональных интересов. При тогдашних обстоятельствах это было преступно и вызвало тяжкий вздох у вещего ангела — парижского префекта полиции. Прежде чем пускаться на такие шутки, говорил он, император лучше бы сразу отменил запрет сообществ и стачек.

И действительно, рабочие не выразили своему своекорыстному покровителю той признательности, которую он считал себя вправе ожидать; они лишь отблагодарили его так, как он этого заслужил. На выборах 1863 г. в Париже за кандидатов, выставленных правительством, было подано только 82 000 голосов, а за кандидатов оппозиции 153 000 голосов, в то время как на выборах 1857 г. правительство имело еще 110 000 голосов,