– Смотри мне в глаза, – сказал полковник.

– Мой хозяин говорит, что этого лучше не делать.

Аристов дернул уголком рта и выдвинул ящик стола. Взял один из двух пистолетов. Цяоэр попятилась и споткнулась босой ногой об измазанное кровью яблоко на полу.

– В глаза, – спокойно повторил Аристов.

Она подчинилась, и тут же стала пустой, а потом холодные стальные кристаллы оказались внутри нее – и заполнили ее всю.

– Кто твой хозяин?

– Я не знаю этого, господин.

– Как же ты ему служишь?

– Его голос звучит в моей голове. Я делаю то, что он говорит. Он оставляет для меня деньги в укромном месте.

– Это голос мужчины или женщины?

– Это голос демона. Люди не умеют говорить в чужой голове.

– Тебе не страшно работать на демона?

– Он платит мне щедро.

– Да ты и впрямь опытная… – полковник встал, застегнул ширинку и ремень. – Откуда у тебя этот шрам? От твоего хозяина-демона?

– Нет. Мне оставил его один господин… вроде вас.

Полковник Аристов брезгливо поморщился:

– Я не такой.

Цяоэр кивнула, глядя на Аристова пустыми глазами. Он собирался уже ее отпустить – как вдруг заметил, что в этой покорной ему пустоте промелькнула чужая тень.

– Сейчас ты тоже слышишь голос хозяина?

– Да, господин.

– Что говорит тебе хозяин?

Она ответила не сразу:

– Хозяин смеется.

Я распечатываю конверт, который доставил из Харбина посыльный. «Капитану СМЕРШ Степану Шутову лично в руки». Внутри – фотоснимок. На снимке четыре человека на фоне старинных зданий; один из них обведен красной ручкой. Этот человек я. К моей голове, к центру лба, как будто помечая место для будущей пули, тянется красная стрелка от аккуратной, мелким почерком сделанной подписи в углу фото: «Максим Кронин, Рига, 1933 год». Я стою в центре, приобнимая Елену; она в черном вечернем платье. Справа от нее – блондин с пронзительным взглядом; это Юнгер, ее сводный брат. Слева от меня – человек в дорогом элегантном костюме. Его лицо очень тщательно заштриховано красным.

Я не помню, при каких обстоятельствах было сделано фото. Я не помню, кто заштрихованный человек. От этой штриховки начинает болеть голова – надбровные дуги, глаза и лоб, как будто на меня давит железный обруч, как будто череп сейчас захрустит и лопнет и фотография, исчерканная красным, обагрится моей кровью.

Я поджигаю фото. Я сжигаю его дотла, и боль отступает. Я созываю всю роту в штаб и говорю, что мы ищем трех фигурантов.

– Номер один: предатель и диверсант Максим Кронин, вооружен и опасен, профессионал высочайшего класса. Славянский тип. Атлетическое сложение. Рост – метр девяносто два. Русые волосы. Серо-голубые глаза. Особая примета – шрам на груди.

– Ну прям как вы, товарищ Шутов, – гогочет Пашка.

Кроме него, никто не смеется. Я говорю:

– В следующий раз за такую шутку, рядовой Овчаренко, под трибунал у меня пойдешь.

Улыбка сползает с его лица:

– Извините, товарищ капитан.

– Извиняю. Второй фигурант – контрабандист Веньян, китаец, на вид лет пятьдесят-шестьдесят, лицо без особенностей.

– Да все они на одно лицо! – лыбится Тарасевич.

На этот раз смеются все, кроме Пашки. И я смеюсь вместе с ними – не над шуткой Тарасевича. Над другим. Над тем, что фигурант номер два перевез фигуранта номер один через озеро Лисье. Над тем, что фигурант номер один – это я. Я смеюсь над собой.

И я говорю:

– Наш третий фигурант – абсолютный приоритет. Он мне нужен как можно быстрей, живым. Это пленный из «Отряда-512».

Я говорю им, что у третьего фигуранта все тело в шрамах, он истощен, у него длинные ногти и волосы. Я говорю, что японцы ставили на нем опыты. Я говорю, что он, похоже, психически болен.

Я не говорю им, что он – моя единственная зацепка. Последняя ниточка, которая протянута из этого богом забытого места к Елене.

Я выхожу из штаба и вижу Новака.

– Опять вы, доктор?

От него разит спиртом.

– Господин… капитан… товарищ!.. Я намерен сотрудничать!..

Я, не останавливаясь, быстрым шагом иду через площадь. Он тяжело рысит рядом, пыхтя перегаром, саквояж его погромыхивает.

– Ведь вас же интересует подопытный?.. Мой пациент, который сбежал…

Я останавливаюсь.

– Вы знаете, где он?!

Он довольный, потный и красный.

– Услуга за услугу, господин Шутов. Вам – подопытный. Мне – эликсир.

Он ведет меня через площадь, мимо банка и лазарета, мимо церкви и кладбища, мимо харчевни китайца Бо, мимо покосившихся, обгоревших хибар – к заброшенной чумной фанзе. За нами трусит бездомный пес, которому Новак сегодня утром вспорол живот.

Дверь в фанзу подперта опрокинутой набок тележкой с оглоблями. Доктор Новак рывком отодвигает тележку, распахивает дверь и, улыбаясь во все лицо, манит меня пальцем – как будто приглашает на праздник. Как будто там, внутри, ждут подарки.

Внутри – осколки стекол, щепки и камни. А на голом каменном кане лежит мой подарок. Подопытный. Беглый пленный из «Отряда-512». Он без сознания, в набедренной повязке, длинные ногти на руках и ногах выглядят почти что ухоженными. Спина и живот исчерканы шрамами. Кисти рук туго обмотаны грязной веревкой; ее свободный конец привязан к вбитому в стену крюку. Во рту кусок бурой тряпки.

Я поворачиваюсь к доктору:

– Это вы его так?

Он смотрит в сторону:

– Для его же собственной пользы. Он нестабилен. Может причинить себе вред.

– Кляп тоже для его пользы?

Он начинает нервничать:

– Капитан… Ведь мы же договорились?

– Договорились. Я задаю ему вопросы – вы получаете эликсир.

Новак кивает, раскрывает свой саквояж, извлекает бутылочку и кусок ваты. Смачивает вату нашатырем, подносит ее к носу подопытного. Тот морщит нос по-собачьи, вздрагивает, стонет и открывает глаза. Доктор Новак ретируется к выходу. А я, наоборот, подхожу и опускаюсь на корточки рядом с подопытным.

Он дышит часто и тяжело, высунув из-под кляпа обметанный белым язык, – как собака, которой жарко. Его глаза кажутся черными из-за огромных зрачков – ему страшно.

Я говорю:

– Не бойся. Я тебя не обижу. Я не сделаю больно. Просто спрошу.