– Слушаюсь, Глеб Арнольдович – Силовьев сложил карту и снова посмотрел на балкон.

По щеке стоявшего навытяжку Пики, размазывая лапками кровь, ползала крупная навозная муха, а тот, словно парализованный, молча скашивал на нее взгляд. Сделав круг, муха подобралась к глазу и поползла по нижнему веку. Пика моргнул.

– Там… у этого… вашего… кровь.

Аристов гадливо поморщился. Протянул Силовьеву «кольт»:

– Вернешь в оружейную. Прицел сбит. – Повернулся к балкону. – Пика, вольно. Смой кровь. Можешь съесть сколопендру, если голодный.

– Да, начальник.

Пика с силой ударил себя по лицу, прихлопывая муху; невостребованное яблоко упало с его головы и вкатилось с балкона в комнату, оставляя на деревянном полу следы крови. Ровным шагом Пика прошагал в ванную и ополоснул руки, лицо и голову. Посмотрел, как в розовой воронке бешено крутится навозная муха. Он вернулся к начальнику, убедившись, что она утонула.

Он хотел бы съесть яблоко. Сочное, свежее яблоко из тех, что остались в корзине. Вместо этого Пика подошел к майору Силовьему и протянул руку за бумажным кульком. Из кулька высовывалась обугленная голова сколопендры.

– Теперь оба свободны. На час, – Аристов плеснул себе коньяку в пузатый бокал. – Ко мне придет девка.

– Кто придет?! – Силовьев выпучил глаза.

– Девка. – Аристов сделал глоток. – Продажная женщина. Шлюха. Слыхал про таких, Силовьев?

– Я… так точно.

Точно. Они столкнулись с ней в коридоре. Молодая китаянка в шелковом красном халате, из небрежного пучка выбивались черные локоны; за ней струился запах жасмина и течной суки. Силовьев застыл, раздувая ноздри. До сих пор он ни разу не видел, чтоб полковник приводил девок, да и просто чтоб смотрел на женщину с интересом… Эта женщина была первой. Она скрылась в номере Аристова, а Силовьев все стоял посреди коридора.

Пика с хрустом откусил сколопендре голову и потянул его за рукав:

– Начальник сказал: свободны.

– Отче-е! Где вы-ы? А-ау! Доктор Новак, пошатываясь, прошаркал к распятию. В церкви было пусто. Под иконами тлел огрызок заупокойной свечи.

– Что вы прячетесь?.. Ни во флигеле нет вас, ни здесь… А впрочем, как вам угодно… – Новак хихикнул. – Я могу и один…

Он грохнул на пол расстегнутый докторский саквояж, достал оттуда пробирку, наполовину заполненную спиртом, зубами выдернул пробку и, запрокинув голову, сделал большой глоток. В снопах холодных лучей, целивших в алтарь из высоких окон, неистово, по часовой стрелке кружила пыль. Иржи Новак пошатнулся, споткнулся о саквояж и упал на колени, но пробирку в руке удержал. Поднял красное, злое лицо к распятию. Свесив голову набок, Иисус насмешливо кривил губы.

– Что не смотришь? Не нравлюсь я тебе? Отвернулся? – Новак залпом допил весь спирт, мотнул головой и рыкнул. – Это ж ты-ы-ы!.. Тридцать лет надо мной глумился!.. Тридцать! лет! я сижу тут, в этой дыре! Ты жизнь мою отнял!.. А тебе все мало! Явил мне чудо! Послал мне Чашу Грааля!..

Доктор принялся яростно копаться в раззявленном саквояже, расшвыривая бинты, зажимы, шприцы; наконец извлек пустую пробирку с присохшей рубиновой пленкой на дне. Подскочил, сунул пробирку в лицо распятому богу – как нашкодившему коту.

– Только мало! Так, чтоб мне не хватило! Чтоб я видел выход – но выйти не смог! Зачем?! Зачем искушал?.. Вот он я, приполз назад, как собака!.. Ты доволен?!. В чем твой промысел?!. Подай знак! Сделай что-нибудь!.. Пошли ангела! Подмигни хотя бы, скотина!..

Новак всхлипнул не то икнул, отошел от распятия и, слегка успокоившись, дрожащими руками принялся собирать все, что разбросал, в саквояж.

– Просто нет тебя, – бормотнул он. – Тебя нет. Вот ты и молчишь…

Иржи Новак подхватил саквояж и направился к выходу, внимательно следя за тем, чтобы идти по прямой. Посреди церковного двора он остановился, сунул в рот трубку и раскурил. В голове шумело, и этот шум, смешиваясь с табачным дымом, будто укутывал доктора теплым пледом, защищал, укрывал от боли и от этого проклятого места. На всякий случай доктор еще раз подошел к жилому флигелю и постучал костяшками пальцев в окно – вдруг отец Арсений вернулся, пока Новак был в церкви? В конце концов, даже если тот больше не хочет водить с ним дружбу, он обязан хотя бы вернуть его шахматы – они дорогие. Они дорого ему обошлись… Тишина. Он уже собрался уйти, когда за окном – всего на секунду – показалось лицо.

Доктор Новак поперхнулся табачным дымом и, мгновенно протрезвев, порысил к входной двери. Там, во флигеле за окном, был не батюшка. А Подопытный. Тот, который сбежал из его лазарета. Которого искал Шутов.

На пороге флигеля доктор снова распахнул саквояж. Руки больше не дрожали. Он уверенно достал марлю и пузырек с хлороформом. Оглянулся – в дальнем конце двора, как всегда, стояла двухколесная тележка с оглоблями: отец Арсений кидал в нее скошенную траву.

– Я за шахматами! – доктор мягко постучал в дверь. – Я только заберу свои шахматы и уйду. Батюшка велел, чтобы ты мне их отдал.

Она опустилась на колени, стянула с него ботинки и принялась массировать стопы. Полковник прикрыл глаза и откинулся на спинку дубового кресла:

– Как твое имя?

– Цяоэр, мой господин.

– Цяоэр – значит «опытная».

– Имена не лгут, господин. – Она расстегнула ремень на его брюках и продолжила шепотом: – Мой хозяин готов к обмену. Он располагает препаратом в нужном количестве в соответствии с образцами, которые вы получили… – она расстегнула ему ширинку. – Мой хозяин хочет знать, готовы ли вы к обмену? Максим Кронин у вас?

– Еще не у меня, но на днях будет, – отозвался полковник.

– Мой хозяин ждал от вас большего. Он говорит, если через неделю вы не предоставите Кронина, обмен отменяется, – она запустила руку ему в штаны. – Мой хозяин разочарован.

– Не так грубо, – поморщился Аристов.

– Я буду нежнее, господин, – Цяоэр убрала руку и принялась развязывать пояс на своем шелковом красном халате.

– Меня не интересуют женщины.

– Я вижу, мой господин. Но за нами могут подглядывать.

Она сбросила с себя красный халат. Он уставился на ее голую грудь – впервые с тех пор, как она пришла, с живым интересом, – и даже коснулся ее кожи рукой. Закрыл глаза. Провел холеными пальцами по трем продольным линиям ее свежего шрама, от левого плеча к правому, а потом по одной поперечной, от ямки между ключиц к животу. Пальцы Аристова немного подрагивали, и Цяоэр показалось, что в нем пробудилась похоть.

– Иероглиф «ван», – Аристов резко открыл глаза.

Нет, в них не было похоти. Не было ничего, кроме кристаллического холода стали. Цяоэр отвела взгляд.