Особенно — на руках.

Неслышно отступил. Разыскал Мэгги, шепнул, что зайдёт завтра, и отбыл восвояси.

А спустя полчаса уже говорил Главному Инквизитору:

— Вот в чём разгадка. Вот почему этот малый беспрепятственно вышел из дома, на который его хозяйка поставила магический барьер, догадавшись, что слуги сбегают. И его яснослышанье, и то, что при ритуале кровного братания кинжал феи откликнулся и усилил способности обоих побратимов, теперь объяснимы. Я-то думал, что клинок слушался Назара, поскольку успел его узнать и запомнить, ведь волшебные вещи часто благоволят к людям… А он просто поделился магией с новым феем. А поделившись, похоже, поддел очень интересную печать, которая до сих пор сидела на отроке, как влитая, даже мы её не замечали…

Отец Дитрих отложил в сторону фолиант, изучению которого намеревался посвятить ближайший, в кои-то веки свободный час. Побарабанил пальцами по столу. От его обычной ироничной едкости не осталось и следа.

— Ты думаешь? Но фейская магия не любит выбирать мужчин.

— Оттого-то я и сомневался в своих догадках. Но ныне я увидел, как отрок неосознанно инициирует собственную магию, подталкивая её молитвой — и убедился в своей правоте. Нам неслыханно повезло.

— Франкии неслыханно повезло, брат Тук. Две феи… или как тут правильно выразиться? Два носителя фейской магии в одной стране — неслыханная удача.

Он помолчал.

— Но как? — продолжил. — Каким образом он вообще здесь взялся? Ты говорил, он родом из какой-то глухой деревеньки, пришёл в Лютецию на заработки? Ему уже восемнадцать, но почему до сих пор его дар не проявлялся? Что это за печать, о которой ты говорил? И какого же уровня должен быть маг, поставивший столь искусный блок, что даже в столице его никто не приметил? Погоди: ты упоминал, что для своей невесты он освятил колечко у архиепиского Эстрейского. Неужели даже Бенедикт не заметил, что парень — запечатанный маг?

Брат Тук пожал плечами.

— Сам видишь: вопросов больше, чем ответов… Есть у меня кое-какие догадки на этот счёт, но надо понаблюдать, проверить.

— А заодно и усилить охрану, — сердито бросил Главный Инквизитор. — Слышал о запросах Елизаветы? Ей, видите ли, загорелось заполучить фею для расхлёбывания ирландской каши… Нет уж, сама заварила — сама пусть и разбирается. А наше достояние, да ещё, получается, и удвоенное, мы и сами используем на пользу отечеству. Феям достаточно жить счастливо, чтобы распространять вокруг благоденствие и процветание, так что — беречь! Беречь их!.. Ты же, брат Тук, отложи ещё на какое-то время свои дела и займись этим отроком. Вернее тем, что связывает его силы. Как знать, может, у него несколько Даров, и не опасны ли окажутся остальные. Такие блоки накладываются неспроста, и снять их из любопытства либо просто из милосердия — глупо. Сам понимаешь, какие силы можно выпустить на свет божий…

Оба задумались.

А далеко от кабинета Великого Инквизитора, в маленькой гостевой спальне, испив нацеженного с ложечки отвара, худенькая Мари, наконец, открыла глаза и, не веря, прошептала:

— Пьер? Я и вправду жива?

***

…А потом как раз приехала Аннет, которой, наконец, удалось вырвать Ирис из круговерти новых забот, напомнить — о ужас, она почти забыла! — о договорённости между ею и Филиппом де Камилле… Ирис всё никак не решалась назвать сие действие, как и полагается — помолвкой. А зря. Надо было привыкать. В конце концов, для окружающих их отношения с графом должны были выглядеть именно так! Скрепя сердце, она заставила себя смириться, прижала бунтарские порывы — в конце концов, сама ведь пошла на решительный штурм графских бастионов, сама предложила соглашение! Да и прагматичные выводы маркизы пришлись к месту, настраивая на определённый лад, помогая спокойно выдерживать и радужные планы Мэгги на «совет да любовь» и множество детишек, с которыми она, наконец, понянчится, и её таинственно-мечтательные перешёптывания со старой Наннет, что зачастила к ним в дом… Ирис уже и сама уверовала в то, что выбрала Филиппа де Камилле в мужья исключительно за его прекрасные душевные качества. Ну… и немного из сострадания: всё-таки в сердце у него наверняка ещё зияла пустота из-за вырванного навязанного чувства, а это больно, и лечится долго. Кому-то нужно этим заняться! А раз уж так вышло, что именно она пришла Филиппу на помощь — ей и довершать лечение. Эфенди одобрил бы…

Впервые так подумав, она вдруг споткнулась на этой мысли.

Дело было после проводов Аннет в Лувр. Ох, не хотела маркиза ехать, не хотела, и в то же время рвалась хоть глазком, хоть напоследок увидеть своего Генриха, пусть и не признавалась, упрямица… Но так уж вышло, что в дом к Рыжекудрой Ирис наведался сам Старый Герцог, Арман д’Эстре, прибывший в этот раз ко двору не на собственных крыльях, а с официальным визитом. Герцог решил проехаться по Лютеции в карете, оценить вид города не сверху, с высоты полёта, а с земли, с мостовых и мостов, сравнить с Эстре, может, перенять что-то полезное или снисходительно посоветовать потом Его Величеству привнести какие-либо изменения в благоустройстве города… А заодно не смог оставить без внимания двух своих новых знакомых, прелестных дам, одной из которой благоволил особо. Должно быть, дух авантюризма, не покидавший капитанскую дочку, а ныне маркизу, до сих пор был свойственен и самому дракониду, а потому — они, что называется, «спелись».

И когда Старый Герцог сообщил, что вот прямо сейчас собирается в Лувр, и при этом многозначительно глянул на Аннет — та, поколебавшись немного, всё же напросилась в спутницы. Несмотря на то, что ещё час назад Ирис слышала её клятвенные заверения о том, что больше никого и никогда она не подпустит к своему сердцу, она не стала ни напоминать, ни отговаривать. В конце концов, кто она такая, чтобы вмешиваться? Если подруга хочет решительного объяснения с Генрихом — это её право.

Стоя у окна, она провожала взглядом отъезжающую карету, а сама думала: как всё-таки странно устроена жизнь… Одним — кипучие страсти, любовь и страдания, падения и взлёты, другим… Не сказать, чтобы совсем ничего, но всё же… Вспомнились мечтания о любви, да такой неугасаемой, как у герцогов Эстрейских, чтобы на всю жизнь. Наверное, это восхитительно — каждый день радоваться тому, что они вместе… А что ждёт её с Филиппом, в случае, если и впрямь придётся за него выйти? Прозябание без любви? Или всё же тихое домашнее счастье, пусть и без особых страстей, но в безопасности… Или обитель святой Гертруды, с перечёркнутыми надеждами на семью и детей? Да, там, конечно, она сможет заниматься и целительством, и науками, но семьи… не будет. Но почему обязательно надо выбирать? Разве нельзя, по примеру Полины Винсент, получитm и то, и другое, и быть счастливой от всего сразу, без сожалений о потерянном?

Она задумалась.

И неожиданно вспомнила первую встречу с Камилле, когда девушки-«подарки» впервые прибыли в Константинопольское посольство Франкии. Из всех девиц она была самой юной; должно быть, поэтому консул и его друзья живенько разобрали себе самых ослепительных красоток, а «ребёнок» остался Огюсту Бомарше, которого из-за трудно выговариваемого имени она называла проще — Августом. И до сих пор так называет…