Римляне оказались не лучше прочих, Отец не карал их, ждал, верил, что опомнятся, одумаются. Но если Рим поклонится Дис Патеру, Отец отнимет от предателей руку Свою и бросит во тьму внешнюю — тебе на радость, Папия Муцила. Я не хочу, чтобы Отца предавали и дальше, хочу сделать тайное явным. Пусть явит Рим измену свою и прегрешение свое! Ты права, Марк Красе и есть Рим, он не хуже и не лучше прочих, но именно он подтолкнет башню Силоамскую на головы народа, недостойного своей участи. Марк Красе хочет стать консулом, хочет править Римом, так пусть поклонится Дис Патеру, принесет ему жертву от имени народа. И горе им всем!

Итак, римский народ больше не достоин быть избранным. А Диспатер изголодался по жертвенной крови (помните? В Риме не чтили Диспатера. Слуги его получали жертвы, а сам он — нет) — а потому с жадностию превеликой набросится на эту кровь и на жертвующих заодно. Вдобавок ко всему о победе над кем просит Красс? Над приемным сыном Тухулки, зарвавшегося слуги, занимающего чужое место. Так что здесь еще и случай расквитаться за былые обиды.

...прежде вы сражались с людьми, теперь будете биться с людьми и демонами. Дис Патер примет жертвы от всех — и щедро расплатится кровью. Кровью всех вас — и римлян и спартаковцев. Кто уцелеет в море крови, подумай!

В море крови не уцелеет никто. Ни Спартак, ни Красс, ни даже само Римское государство. Отец Богов отвратит свой взор от заблудшего народа, предавшего его; Отец Богов изберет другой народ. Так?

И да, и нет.

Ведь возникает и еще вопрос: а ради чего все это? Кто за этим стоит? Кому нужно, чтобы Рим в лице Красса подтвердил то, что и без того известно, и официально отрекся от своего главного бога?

И вот тут снова полезно вспомнить, что мир стоит на пороге. И Тот, кто придет, — Сын своего Отца. А также — брат своего брата. Того самого Учителя Папии Муцилы. И дальше все окончательно становится с ног на голову.

Учитель переживает за Отца, Учитель хочет вроде бы добра и мира. Но его брат...

Мой брат, Мой недостойный младший брат, в гордыне своей не пожелал принять великий дар Отца — право судить этот мир. Ему мало! Он хочет сойти к вам, обезьянам... Он надеется, что Царство Земное, Великий Рим, будет готов услышать его слово, поверить — и сделать его Царем царей. Брат хочет править Землей — один, без нас! Но он не получит Царства, а люди не услышат его, если же услышат, то поймут превратно. Любовь превратится в ненависть, Закон — в кровавый хаос. Я не хочу этого, и братья Мои не хотят, но младшего брата не остановить. Я остановлю его иначе — уже остановил, лишив Рим, основу будущего Царства, благоволения Отца. Ты не зря старалась, моя обезьянка! Даже если Спартак не войдет в Рим, Марк Красе все равно поклонится Дис Патеру — и сладка будет наша победа! Пусть брат приходит на руины, пусть сеет среди камней и вычерпывает реку горстью!

У каждого своя правда. Даже у богов. И боги, отстаивая свою правду, притворяются, интригуют и убивают — вполне в духе античного мира.

Мы уже знаем, что было дальше. Звезда взошла, битва началась. Брат пришел на руины, сеял среди камней и вычерпывал реку горстью. Учил и проповедовал. Прощал и брал на себя. Был распят, воскрес и вознесся. А потом река обмелела под горстью Его, и камни, на которых Он сеял, проросли... Не Римом единым... Но это будет позже, значительно позже. Никто из смертных персонажей книги до этого не доживет.

На такие темы рассуждать страшно. Страшно не то. что с другой стороны смотреть, — просто смотреть тоже... Думаю даже, что людям глубоко верующим такая интерпретация может показаться едва ли не кощунственной. Правда, я неоднократно сталкивалась с тем, что любые попытки размышлять на тему религии (не только в христианстве, но в нем — в особенности) расцениваются как ересь. И все-таки у каждого (повторяю!) своя правда. Не будем забывать и о том, что пространство книги и пространство нашей жизни — вещи, не вполне тождественные, и проводить уж совсем прямые аналогии не стоит. Равно как и вдаваться в теологические тонкости и затевать богословские диспуты. Книга — это всегда мир параллельный, так что Рим в книге Валентинова — это не на сто процентов тот Рим, который мы привыкли себе представлять, и брат Учителя, собирающийся спуститься в мир, — это не на сто процентов Христос. И даже не на пятьдесят. На том и порешим.

В конце концов, много ли мы знаем наверняка — о жизни, о мире, о нас самих?

Твоя жизнь — посреди реки, вода обтекает тебя, уходит куда-то вдаль. А ты видишь одно и то же — берег, близкий лес, небо в белых облаках. Что ты знаешь об этой реке? О том, что там дальше, вверх и вниз по течению? Что ты знаешь о зиме, ведь до нее ты просто не доживешь? Ты можешь придумать себе сказку, можешь расспрашивать проплывающих мимо рыб, но много ли знают они ?А главное, что ты можешь изменить? Разве что сорваться со стебля — и погибнуть.

Можно, конечно, и так. А можно попытаться поговорить о том, о чем говорить не принято, — и таким образом понять хоть что-то. К примеру, можно описать зарождение христианства, во-первых, с неожиданной стороны, а во-вторых, не отрываясь от общего историко-мифологиче-ского контекста. Показать, как одна религия уступает место другой, как сложно и болезненно всегда проходит этот процесс... А человек — потому и человек, что наделен способностью думать (подобно Богу, кстати). Так что эта книга — показатель того, что мы все-таки не совсем, не только обезьянки. Эта книга — современный апокриф. Слово такое. Греческое. Вроде синекдохи.

* * *

Лирическое отступление. Что меня всегда в Римской истории поражало — так это то, с каким неимоверным рвением и упорством римляне доказывали свое происхождение от Энея. Ромул и Рем — это, конечно, прекрасно и замечательно, но в самом начале был все-таки Эней. Публий Вергилий Марон даже великую поэму ради этого написал. По заказу. Эдакий древнеримский коммерческий проект.

Для чего им это? Да много для чего. Во-первых, Эней — сын богини, что само по себе приятно. Во-вторых, необходима была преемственность. Великая Греция, великий Илион, великая Троянская война... Преданья старины глубокой... Сами римляне не могли похвастаться таким давним героическим прошлым. Поэтому нужно было сделать это прошлое своим, протянуть ниточку от великой древности к великому Риму и крепко-накрепко ее привязать.

Протянули. Привязали. Вот, правда, крепко-накрепко не получилось, все какие-то несуразности в этой истории всплывают. Но есть и еще одна вещь — гораздо страшнее (во всяком случае, в моем представлении).

Вместе с прошлым Рим вобрал, впитал в себя судьбу, предопределенность. Рим был обречен с самого начала. Давайте вспомним Троянскую войну — хоть в изложении Гомера, хоть в изложении Олди и Валентинова, раз уж мы в этом пространстве пребываем. Одиссей хитроумный, Диомед, Ахилл, шлемоблещущий Гектор, престарелый Приам... Что с ними стало, с великими героями и вождями? Одни навеки сложили голову в этой бойне, другие — с изломанной, выгоревшей душой — конечно, вернулись, но... Не знаю, наваждение это, фантазия моя или что-то иное, но мне порой видится вот что: «Мы все погибли под Троей» — говорит Одиссей и долго, мучительно ищет свою Итаку. «Троя погибла — и мы вместе с ней», — вторит ему Эней, глядя на догорающие улицы, а потом, после долгих скитаний, прибывает к берегам Лация. И строит там город — Альбу Лонгу. С этого все и начинается. Дальше история известная.