США свои структуры до совершенства. А эмигрировавшие российские уголовники в их глазах «не гангстеры, а шайка недисциплинированных хулиганов», и им не поручают ничего, кроме убийств. Ведь новый российский блатняк сложился в девяностые, а в Америке он столетиями оттачивался и обновлялся, эффективнее, чем спецслужбы.

Огромной победой ФБР считается вывод из-под контроля мафий крупных профсоюзов Нью-Йорка, но прибыли бизнеса «пяти итальянских семей» по-прежнему неприкосновенны и по-прежнему исчисляются миллиардами долларов. И я неохотно сняла с ушей лапшу, навешанную на экономических семинарах постперестроечного периода, что в Америке уклоняется от налогов только 5 % населения.

В 2011 году прошла самая крупная спецоперация против мафии за всю историю США с арестом 110 мафиози, но «Пять семей» она задела краешком, потому что в «Пяти семьях» значительно бóльшая секретность, дисциплина и неподкупность, чем в полиции и ФБР.

К тому же американские спецслужбы натасканы работать по доносу, а этническая преступность герметична. Её бойцы не сотрудничают со следствием даже под пытками, зная, что клан будет содержать их семьи и всеми правдами и неправдами вызволит из тюрьмы. И перед эмигрантами часто стоит выбор между нещадной эксплуатацией или серьёзными отношениями с этническими ОПГ – «семьями», выйти из которых можно только с пулей в затылке.

Оказывается, знаменитый американский полицейский Фрэнк Серпико, увековеченный актёрской работой Аль Пачино в фильме «Серпико», жив, но скрывается, боясь мести криминала. И недавно дал интервью о снижающемся уровне профессионализма американской полиции; о том, что уменьшение зарплаты новичкам ведёт к увеличению коррупции, а квотирование, как механизм повышения по службе, лишает работу полицейских всех смыслов, кроме карьерного.

Да и, как вы помните, самого Аль Капоне не могли осудить за совершенные преступления, поскольку из-за дисциплины в рядах мафии было невозможно доказать ни одного из 400 убийств по его приказу. Так что сперва его осудили на 10 месяцев за ношение оружия без разрешения, а потом на 10 лет за неуплату налогов с доходов криминальной империи. При этом он пользовался в тюрьме телефоном, принимал гостей и руководил оттуда собственным войском.

Рассказывая нам возле единственного итальянского ресторана о невидимой туристическому глазу криминальной жизни города, Игорь не распространялся о себе. Только сказал, что закончил юрфак МГУ, и добавил:

– У меня нет друзей. А вы всерьёз считаете, что у вас есть друзья?

Но как было объяснить всё, о чём он забыл в эмиграции? Ведь мы в России можем жить без чего угодно, но не без друзей. Балетмейстер Михаил Барышников говорил в интервью: «В России вы делитесь своими проблемами с друзьями. Это узкий круг людей, которым вы доверяете. И от которых получаете то же отношение. Беседа с друзьями становится вашей второй натурой. Потребностью. Скажем, ваш друг может прийти к вам в дом рано утром, без звонка, и вы встаёте и ставите на огонь чайник…»

Будучи друзьями, мы в России принадлежим друг другу; как писал Михаил Светлов: «Дружба – понятие круглосуточное». Но в Америке «друг» – это в переводе на русский «приятель», «знакомый», человек, состоящий с вами в ни к чему не обязывающих отношениях. А наша манера дружить видится им избыточным увязанием друг в друге, граничащим с взаимной эксплуатацией.

Здесь не принято давать в долг – для этого есть банк. А если у тебя плохая кредитная история и в банке тебе ничего не светит, значит, ты сам о ней не позаботился, и это твои проблемы. Как объясняли эмигранты, внешне ты вроде бы привязан к другим людям сотней социальных ниточек, но совершенно одинок, ведь ниточки контролируют отношения так, что никто не проникает на душевную территорию другого. К тому же конструирование их отношений не подразумевает времени и объема ответственности, принятого у нас.

Известный американский историк и социолог Макс Лернер сформулировал это: «В традициях американской жизни избегать ненужных сложностей и не ставить себя в уязвимое положение. Отсутствие сильных дружеских привязанностей – печальная черта американского характера… Нет ничего позорнее, чем дать себя „надуть“, а среди главных добродетелей числится твёрдость и отсутствие иллюзий. Человек не должен попасть в западню приятельских отношений, поэтому ему приходится отказываться от всего, что привязывает его к другому человеку».

Россияне, как и американцы, замкнуты на семье, но дополнением к семье считают друзей и коллектив, воспринимаемый как вторая и третья семья. И живя с тонкими стенками, незанавешенными окнами и толстыми щелями под дверью, американцы совершенно закупорены в своей душевной жизни правилом: «Каждый за себя, а Бог за всех нас».

Для нас в отношениях важна выслуга лет, мы тоскуем по своим друзьям, испытываем потребность разделить с ними горе и радость, наша жизнь без друзей теряет всякую прелесть, всякий смысл и всякую сложность. Как гласит анекдот, когда человеку плохо, американец идёт к психоаналитику, француз к любовнице, англичанин уходит в себя, и только русский идёт в гости.

Нам непонятно счастье сидеть в роскошном доме без роскоши человеческого общения и обмена душевным теплом. Но они приезжие и потомки приезжих, неизлечимо чужие друг другу, разноязыкие и кармически объединённые только экспансией чужой территории.

А мы и в постиндустриальном обществе не утратили синергии, переводящейся как «выживание всем миром», и естественным образом опекаем своих менее удачливых друзей и знакомых, так же как опекаемся более удачливыми. Нашу взаимопомощь, легко переходящую в гиперопеку, американцы заменяют удобно оборудованным миром, и потому так теряются, когда это оборудование даёт сбой.

У них, при прочих равных данных, «Боливар не вывезет двоих», а у нас, при прочих равных данных, ещё как вывезет. А если не вывезет, эти двое сами потащат на спине этого Боливара, грязно матерясь, чтобы не показать тревоги за него и друг друга.

Игорь уходил от вопросов о себе, но проговорился, что постоянной работы нет, и кредит на жильё ни он, ни его жена никогда не получат. Будут пожизненно снимать жалкую квартирку, пока есть заработки, а потом, если не разбогатеют дети, добьются социального жилья. Игорю было под пятьдесят, но он, как большинство мужчин, не понимал этого, ощущал себя бодрым эмиграционным сопротивленцем, которому всё по плечу потому, что он видит свет в туннеле.

Он покатал нас по ночному городу, подробно показал всё, что нам не хватило времени увидеть, и рассказал всё, что у нас не было возможности узнать без него. А когда мы спросили, на который час заказывать такси, чтобы не опоздать по пробкам на самолёт, великодушно предложил отвезти.

Вернувшись в номер, не соображая от усталости, распихали по чемоданам кучу слишком элегантных для Бродвея ненадёванных вещей. «Было