говорилось далее, – родиной является та страна, в которой установлена диктатура пролетариата. Рабочий класс, являясь патриотом своей социалистической родины, вместе с тем стремится превратить в свою родину весь мир»[1288]. Таким образом, социалистический патриотизм по существу отождествлялся с космополитической идеей родины в ее социалистическом варианте. В обстановке 1930-х годов, когда все еще сохранялись надежды на сравнительно близкую победу мировой революции, понятие о социалистическом космополитизме сохранялось в идеологическом арсенале СССР.

С окончанием Второй мировой войны, когда соотношение сил на мировой арене кардинально изменилось, а перспективы перехода человечества к социализму стали более проблематичными, идеологам СССР пришлось сосредоточивать усилия не столько на обосновании миродержавных претензий социализма (соответственно – проповеди социалистического космополитизма), сколько на разоблачении аналогичных претензий идеологического противника. В 1953 году в БСЭ космополитизм трактовался только как оборотная сторона буржуазного национализма – реакционная идеология, требующая установления мирового государства и мирового гражданства, оправдывающая и прикрывающая захватническую политику империалистов, идейное обоснование измены родине[1289].

Стремясь не допустить объединения капиталистических стран под лозунгами буржуазного космополитизма, И. В. Сталин на XIX съезде КПСС (1952) выступил в защиту «национального принципа» применительно к этим странам. Коммунистические и демократические партии были призваны «поднять знамя национальной независимости и национального суверенитета»[1290]. Фактически в этом выступлении актуализировано высказанное в мае 1941 года положение о необходимости «развивать идеи сочетания здорового, правильно понятого национализма с пролетарским интернационализмом» и опоре последнего на «этот национализм»[1291].

Примечательно, что Шарль де Голль, Мао Цзэдун, и даже Чан Кайши с И. Б. Тито и каудильо Франко впоследствии отмечали, что в своем последнем выступлении Сталин дал понять об окончательном отказе от идеологии мировой революции и от пренебрежения к национально-государственному суверенитету. По их мнению, Сталин воплощал доктрину национально-государственного социализма, а «фрагмент» такой доктрины и был озвучен на XIX съезде. Мао Цзэдун, Ким Ир Сен, Э. Ходжа и Хо Ши Мин утверждали, что внутренняя и внешняя политика, как и идеология руководимых ими партий и стран, основывалась именно на «сталинской политике антикосмополитизма» конца 1940 – начала 1950-х годов[1292].

Применительно к нашей стране антикосмополитическая политика не получила развития. После смерти Сталина в СССР продолжалось осуждение проявлений космополитизма «у отдельных представителей советской интеллигенции», однако считалось, что «социальной базы, питающей идеологию космополитизма» в социалистическом обществе не могло быть по определению[1293].

Таким образом, кампания по борьбе с космополитизмом в СССР в 1949 году стала важным событием в процессе эволюции правящей в стране ВКП(б) от партии мировой революции к партии защиты государственных интересов. Процесс этот, диктуемый главным образом обстоятельствами международного характера (ими же обусловлены все наиболее значительные повороты в государственной национальной политике, начиная с 1917 года), не получил завершения в послевоенные годы, что и явилось одной из главных причин разрушения СССР в 1991 году. Представления о «здоровом национализме» как основе для выстраивания национальной политики в СССР были утрачены в 1948 году, когда от имени ЦК ВКП(б) прозвучали категорические требования о недопустимости игнорирования классового содержания советского патриотизма[1294].

Русский национализм не мог победить в Российской империи, поскольку сама российская власть видела в русском национализме «чуть ли не главную угрозу устоям империи»[1295]. Здоровый русский национализм не мог победить ни в революции 1917 г. («идеологически – “не русской”»[1296]), ни в 1920-е, ни в 1930-е гг. и даже в период Великой Отечественной войны и сразу после нее, когда, как казалось, имел наибольшие шансы для победы в истории СССР. С конца 1948 г. и особенно после Ленинградского дела, говорить о русском национализме, его позитивных, созидательных формах, стало невозможно, национальная политика возвращалась на привычные русофобские рельсы.

После смерти И. В. Сталина «тяжкий удар по русскому патриотизму (читай: здоровому русскому национализму. – А.В.) нанес Хрущев. Его варварство в отношении народной памяти о Сталине не прошло бесследно для русского советского сознания: со Сталиным связаны его возрождение и подъем, вершиной которого стала Победа 1945 года». Ничего не изменилось и в послехрущевское время: «из партийной пропаганды исчезла русская тема». «Горбачевская “перестройка” явилась логическим завершением хрущевской антисталинской (читай – антирусской) кампании. Уже во времена Горбачева русский народ был отодвинут от ведущей роли в советском обществе – национализм набирал силу в Прибалтике, на Украине, на Кавказе. При Ельцине, с разрушением социалистического производства, русские окончательно лишились ведущей роли в жизни страны. Русский патриотизм был подвергнут остракизму и шельмованию. С развалом СССР русский народ оказался самым большим разделенным народом мира, чего не случалось за всю его многовековую историю»[1297].

Однако ореол либеральной идеологии и космополитизма, вдохновлявший участников российской буржуазно-демократической революции 1991–1993 годов, со временем (особенно после известных событий в Югославии и Ираке) вновь начинает тускнеть. Наблюдается заметное поправение и «русификация» всего общественного сознания при оттеснении на маргинальную периферию догматического марксизма и западнического либерализма[1298]. В соответствии с этим характерная для первых постсоветских лет антипатриотическая трактовка демократии вытесняется идеей суверенной (в отличие от прозападной, управляемой извне) демократии[1299], апеллирующей к достоинству русского народа и российской нации в целом.

Развенчание академика Марра

В 1950 году Сталин принял личное участие в дискуссии по проблемам языкознания, связанной с именем Н. Я. Марра, отечественного кавказоведа и полиглота, филолога и историка, академика Императорской академии наук (1912), затем академика и вице-президента АН СССР, получившего громкую известность как создателя «нового учения о языке», или «яфетической теории» (по имени Иафета (Яфета), третьего сына библейского Ноя, (Сим, Хам, Иафет), от которых «населилась вся земля» после всемирного потопа).

«Яфетическими» в теории Марра сначала представлялись грузинский и другие картвельские языки, позже к ним добавились различного рода изоляты и некоторые скудно сохранившиеся языки древности. Впоследствии яфетической изображалась как присутствующая во всем мире стадия развития языка, связанная с классовой структурой общества. Так, латинский язык в Риме якобы был языком патрициев, а языком плебеев – некий яфетический язык; язык басков, угнетенного меньшинства в Испании – яфетический. Диалекты армянского языка, обнаруживающие некоторое количество грузинских заимствований, объявлялись яфетическими, в отличие от литературного армянского – языка социальной элиты[1300].

К началу 1950-х годов учение Марра, провозглашенное некогда «единственно правильным», обнаруживало несостоятельность своих основ. Явно утрачивали актуальность и начатые под руководством Марра работы по созданию искусственного мирового языка. Время выявило особую роль русского языка в процессе перехода к будущему мировому языку в пределах СССР. Об этом, в частности, говорилось в написанной ранее, но только что опубликованной статье И. В. Сталина «Ленинизм и национальный вопрос». После ее публикации последовательная смена мировых языков изображалась Д. И. Заславским в «Правде» следующим образом. Латынь была