На кухне было грязно, здесь мало того что давно не делалиуборку, так еще и тараканы бегали. Один из них с душераздирающим хрустом палсмертью храбрых под Настиным ботинком. Снова подступила тошнота, ей захотелосьприсесть, но, оглядев замызганные колченогие табуретки, Настя передумала иосталась стоять. Участковый не был таким брезгливым и уселся за покрытыйклеенкой стол напротив Верки. Зарубин подумал и тоже присел. Молоденькийсержант остался в тесной прихожей.

- Слышь, Вера, - начал Зарубин ласково, - а какие утебя дела с Катериной?

- Это с которой?

Спросила спокойно, ни напряжения, ни нервозности не было нив голосе ее, ни в лице.

- Из шестой квартиры, что ли? Да ладно, я ее давнопростила, пусть носит этот платок, если ей нравится.

Я себе лучше купила. Показать?

- Потом покажешь, - сурово встрял участковый. - Ты еетак запугала, что она до сих пор боится мимо твоей двери проходить.

- А чего, жалуется, да? - Верка оглядела присутствующихпобедным взглядом. - И правильно, пусть боится.

Как платок стырить - так не боялась, а теперь чего ж…

- Вера, а правда, покажите платок, - попросила Настя. -Они мужчины, им неинтересно, но мы-то с вами женщины.

Верка шмыгнула в прихожую и вернулась, держа в рукахкрасивый яркий платок. Настя быстро прикинула цену - около полутора тысячрублей. Для неработающей пьянчужки при неработающем муже дороговато, пожалуй.Она поймала быстрый благодарный взгляд Зарубина. Они друг друга поняли.

- Ив самом деле красивый, - одобрительно сказала она. -Дорогой, наверное? Я бы себе такой тоже купила.

- Тыща триста, - гордо объявила Верка. - А тот, которыйКатерина стырила, я за двести пятьдесят брала.

Бог с ней, пусть носит.

- Откуда такие деньжищи-то, а, Вер? - Зарубинстарательно играл доброго дядюшку. - Ты, я знаю, женщина честная, порядочная,ни в чем таком замечена не была. Может, мужик твой за старое взялся? Хотя онвроде бы вором не был никогда, вот ежели морду кому расквасить - так это он впервых рядах, а чужого отродясь не брал. Ведь так, Вера?

- Не, у нас деньги правильные… - ее припухшие глазаокруглились. - Так ты про Катьку, что ли, спрашивал? Про бухгалтершу?

- Ну да, - подтвердил Сергей, - про нее. От нее деньги?

- От нее. А что, нельзя?

- Да можно, Вера, можно. Только интересно, за что онатебе деньги дает?

- А тебе не все равно? Дает - и дает, и спасибо ей заэто. Мы на зоне равные были, все одинаковые, а потом кому повезло, как вотКатьке, а у кого не сложилось.

Катька нашу дружбу помнит и от всей души помогает. Вы у неесамой спросите, она вам скажет.

- Да я бы спросил, Вера, если б мог. Убили Катерину-то.Сегодня ночью. Зарезали.

Верка замерла, некрасиво приоткрыв рот, глаза на миг сталикакими-то белесыми, потом охнула, подскочила и побежала в комнату.

- Ты что наделал, паразит?! Ты зачем это сделал,скотина?!! - послышался ее истошный вопль.

Зарубин и сержант метнулись вслед за ней в комнату.

Верка изо всех сил трясла лежащего на раздвинутом диванемужика, который вяло отпихивал ее, не открывая глаз. Сержант ловко схватилженщину за плечи, оторвал от сонного тела и притащил назад, в кухню. Веркашлепнулась на табуретку и зарыдала в голос. Зарубин осторожно прикрыл дверь вкомнату, убедившись, что пьяный Неженкин так и не проснулся.

- Ты, Вера, не голоси, ничего уже не исправишь, умерлатвоя подружка, - снова монотонно загудел участковый, - ты лучше расскажи-ка намвсе по порядку.

Может, ничего такого твой Сазан и не сделал, так мыразберемся. Если б мы точно знали, что он виноват, так мы б его уже под белыручки и в обезьянник засунули, а мы тут сидим и с тобой разговариваем, значит,есть шанс, что он и не виноват ни в чем Но чтобы разобраться, надо, чтобы тывсе рассказала. Поняла? Рассказывай все как есть, может, и спасем твоего мужикаот тюрьмы.

- Ой, Дмитрий Иваныч, миленький, спаси его, - Вера,размазывая одной рукой по лицу слезы, другой вцепилась в рукав участкового. -Как же я одна-то останусь, если ты его посадишь? У меня ж никого, кроме него,нет.

Не виноватый он, он дурак, до денег жадный, вот жадность-тоего и погубила. Это Манька, сука, она это…

"Ну вот уже и Манька какая-то появилась, - подумалаНастя. - Хорошо, что я приехала. Даже спать расхотелось".

***

Мария Владимировна Гусарова работала висправительно-трудовой колонии для женщин в должности начальника отряда.Сказать, что она была страшным человеком, означало бы не сказать ничего, влучшем случае это могло бы считаться комплиментом. Гусарова была настоящимчудовищем. Она ненавидела весь мир и всех населяющих этот мир людей. Онаухитрялась ненавидеть не только тех, кто жил лучше или был успешнее, но и тех,кому было намного хуже, чем ей самой. О том, как она измывалась над зэчками изсвоего отряда, ходили легенды, которые, как выяснилось, были совсем недалеки отистины. Более того, истина порой эти легенды даже превосходила.

В принципе коротконогая, с квадратным торсом и вполнемиловидным лицом, Мария Гусарова, которую осужденные за глаза называли простоМанькой, ненавидела в равной степени и алкоголичек-бомжих, и воровок, иинтеллигентных дамочек, севших "по экономическим вопросам" или завзяточничество, и нельзя утверждать, что Екатерину Сергеевну она невзлюбилатолько за то, что та была "из чистеньких". Причина ее особенной,специфической нелюбви к Катерине лежала в какой-то другой области. Скорее всегоона не могла простить ей высоко поднятой головы, уравновешенного характера иотсутствия заискивающих интонаций при общении с "гражданкойначальницей".

- Умнее всех, да? - брызгая слюной, цедила Манька. - Ятебе покажу, кто здесь самый умный, до смерти не забудешь.

Она цеплялась к Катерине, налагала на нее взыскания замалейшую неточность в соблюдении правил внутреннего распорядка, лишаласвиданий, посылок, права пользоваться лагерным ларьком, публично издевалась надней на утренних и вечерних построениях, короче, делала все, что могла придумать.Катерина терпела и только выше вскидывала голову. У нее хватало ума и выдержкине поддаваться на провокации. Одно неверное движение, одно неосторожное слово вответ на Манькины придирки - и загремишь в штрафной изолятор, а тудадозволяется определять провинившегося осужденного на срок до тридцати суток.Тридцать суток в одиночной камере на хлебе и похлебке, денег у ведомства нехватало, и осужденных кормили плохо, а в изоляторе и без того небогатый рационурезали еще больше.

Катерина вытерпела все, у нее достало сил не сорваться дажетогда, когда Манька отняла у нее нательный крестик, чудом уцелевший приэтапировании. Крестик много лет назад надела ей на шею бабушка и сказала приэтом такие слова, что расстаться с крестиком при жизни казалось Катерине совершенноневозможным. Она очень любила свою бабушку, и хотя набожной не была -воспитание не то, - но подарок берегла и верила, что, пока он у нее, бабушкиналюбовь и забота ее хранят и оберегают. Бабушка давно умерла, но вера в ее словаосталась.