запивая горьким пивасом. Так зачем же они рылись в помойках? Какая-то форма коллективного старческого психического заболевания. Может, им всем казалось, что они сами по рассеянности выбросили нечто очень важное? Что-то, о чем они вспомнить не могут, но они перебирали мусор в тайной надежде, что обнаружат это нечто среди ошметков и тогда вспомнят о том, что это было.

После подавления Пражской весны 1968 года в Чехословакии было официально объявлено, что наступил период «нормализации». Удивительны иногда бывают политические словечки. По всей видимости, мне довелось увидеть завершающую фазу этого процесса, официально обозначенного как «нормализация». Действительно, все выглядело вполне нормально, даже отчасти более нормально, чем при капитализме. Социализм казался даже рациональным, умеренным, не оголтелым. Все были сыты, одеты, обуты. Жили в приличных квартирках, а то даже и в отдельных благоустроенных домах. Никаких коммуналок, как у нас, никаких диких социальных экспериментов. Все вполне прилично. Дети ходят в школу, студенты учатся в институтах, девушки с парнями ебутся от души, люди ходят на работу, пенсионеры получают пенсию, певцы и певицы поют, музыканты играют, спортсмены занимаются спортом. Да и вообще население активно занимается спортом: ездит отдыхать в горы, катается на лыжах, любит природу и семью.

Но от всей этой преувеличенной и подчеркнутой нормальности, видимо, очень сильно съезжала крыша у какой-то части населения. Особенно у стариков. Особенно в городах. Народ по сути крестьянский, всю аристократию немцы вырезали еще в семнадцатом веке. И заменили своей, немецкой. Раньше в городах богемских, особенно в Праге, жили чехи, немцы и евреи. И, видимо, составляли какой-то магический треугольник, где три грани так или иначе питали друг друга. Но потом немцы убили всех евреев. А потом чехи выгнали всех немцев. И остались одни. И не то чтобы заскучали, но, видимо, как-то подспудно охуели. Чехи – народ не очень религиозный. Сомневающийся, скептичный, с юморком. Они сильно задвинуты на сексе. Это держит их на плаву. Но в старости секс исчезает, а они, получается, слишком реалисты, чтобы намыслить себе какой-нибудь занимательный бред. Поэтому люди (пожилые в основном) и прыгали с моста имени Готтвальда. Или рылись в помойках, пытаясь разыскать среди мусора утраченное сокровище. При этом стариков и старух в Праге было тогда очень много.

В Советском Союзе, в России, стариков и старух не так уж много. Потому что есть бабки и деды – а это совсем другое, чем старики и старухи. Бабка в помойку не полезет, она лучше на огороде будет кочевряжиться. А дед не прыгнет с моста. С какого хуя, извините, ему прыгать с моста? Он же, блядь, Родину защищал! Он лучше наденет ордена, хлопнет водки, затянет песню со слезой, выкурит папироску, а потом двинет кому-нибудь в ебало. Или просто умрет. Да, деды с бабками в помойках не роются и с мостов не прыгают. Это удел старух и стариков. Городских старух и стариков, одетых в чистенькие пальто. В Праге тогда много было таких. Сейчас их особо не видно: капитализм их как-то незаметно зажевал. А тогда они составляли лицо города.

Ну, художники, естественно, жили своей жизнью. Художники всегда живут своей жизнью, срать они хотели на проблемы населения. Это, в общем-то, и правильно. Этим своим похуизмом они, собственно, и помогают этому самому населению, создают эффект открытой форточки. Без этой форточки население задохнулось бы в своем киселе.

Поэтому перепрыгнем от городских фриков к пражским художникам. Сразу же вспоминается великолепный экземпляр, человек просто потрясающий – Карел Малих. Духовидец, загадочный спиритуальный модернист. Всю жизнь интенсивно галлюцинировал, обходясь без каких-либо психоактивных препаратов (не считая пива и вина). При этом совершенно не сумасшедший, полностью вменяемый. Просто с особенно устроенным мозгом.

История его видений началась еще в детстве. Как-то раз он вышел на лужайку, где сидели его родители, потягивая пивко. И вдруг он увидел своих родителей как бы из всех точек пространства и времени одновременно. Он как бы превратился в некую созерцающую сферу, и эта сфера лицезрела каждый элемент родительских тел, считывая каждую деталь в ее бесконечном пространственно-временном разворачивании. Каждая пуговица, каждая ворсинка на пиджаке сообщала ему полную историю своего существования – от зарождения до дезинтеграции. Когда он первый раз в жизни ебался с девушкой, он вдруг увидел ее тело полностью прозрачным, а внутри этого прозрачного стеклянного тела он ясно и отчетливо рассмотрел ее скелет, где каждая мельчайшая косточка была разного цвета, как на специальном анатомическом пособии. Причем некоторые из этих цветов были таковы, что им не находилось словесного обозначения – во всяком случае в родном ему чешском языке, а также во всех других известных ему языках (впрочем, Малих, кроме чешского, изъясняться мог только по-французски).

Малих жил на собственной вилле, весьма просторной и комфортной, и к вилле прилегал террасный сад, откуда открывался раздольный вид на зеленые окраины Праги. Когда мы приходили к нему, он всегда ожидал нас в полупустой столовой, за длинным столом, где стояла только бутылка белого вина и несколько бокалов. Я не смогу описать вам его внешность, потому что она полностью изгладилась из моей памяти. Зато хорошо помню его работы и его рассказы о собственных видениях и откровениях – этими рассказами (очень впечатляющими, надо сказать) он неизменно сопровождал показ своих рисунков, картин и скульптур.

Он принадлежал к группировке художников, которые в период Пражской весны составляли сплоченную и привилегированную команду, представлявшую Чехословакию на всех международных выставках. Они были тогда арт-лицом Чехословакии, а родина их в тот момент находилась в фокусе мирового внимания.

Но затем Пражская весна закончилась, место социализма с человеческим лицом занял социализм скорее безликий, и художники этой плеяды уже не пользовались благосклонностью коммунистической власти. Они сделались андерграундом, но это был зажиточный андерграунд, обитающий на собственных виллах, которыми они успели обзавестись, пока являлись мейнстримом ушедшей политической весны.

Итак, Малих галлюцинировал с детства, галлюцинировал on the regular base. И все же на этом общем галлюцинаторном фоне случались моменты особых озарений. Одно из этих особенно мощных озарений случилось с ним, когда он сидел в пивной (где же еще настоящий чех должен отлавливать свои озарения?). Он выкушал кружечку пива, закурил сигарету и обратился к проходящему мимо его столика официанту с фразой: «Еще одно пиво, пожалуйста!» Пока рот его выговаривал эту фразу, ему открылось как бы все. Все мироздание обнажило перед ним свою зримую переплетающуюся ясность.

Результатом этого переживания сделалась серия произведений, которые, пожалуй, можно считать скульптурами. Это такие огромные, в человеческий рост, яйца, сплетенные из разноцветных проволок, проводков и прочих ингредиентов. Но в основном из разноцветных металлических проволок. Яйца сплетены неплотно, они полупрозрачны, и в прорехи между проволоками зритель может рассмотреть в эпицентре яйца вылепленную из гипса руку, сжимающую сигарету. Это, собственно, рука самого автора, потому что в тот момент, когда он произносил свою роковую фразу «Еще одно пиво, пожалуйста», взгляд его был устремлен на собственную руку, сжимающую сигарету. Все эти многочисленные яйца являлись запечатлением того откровенческого мгновения. Поэтому называются все эти скульптуры «Еще одно пиво, пожалуйста 1», «Еще одно пиво, пожалуйста 2», «Еще одно пиво, пожалуйста 3» – и далее целая вереница плетеных яиц. Таким образом чешский художник-визионер обратился к искусству и к мирозданию с целой гирляндой просьб о пиве.

Мы, то есть мой папа и я, два посетителя мастерской Малиха, носившие фамилию Пивоваров, конечно, не смогли остаться равнодушными к этой космической просьбе. И хотя приходили мы к нему не с пивом, а с холодным белым вином, но полюбили творчество Малиха всей душой.

Кстати, не наша ли фамилия Пивоваров магическим образом забросила нас с папой в объятия Праги? О пражском (и вообще чешском) пивном культе говорилось и писалось немало. Могу засвидетельствовать, что слухи об этом культе нисколько не преувеличивают ситуацию. Культ действительно существует.

Я уже много лет не прикасаюсь к пиву даже кончиком языка. Предпочитаю красное