– Нельсон… – прошептала я, склоняясь к его уху.

Когда он повернул голову, я выдохнула:

– Прости. Не спится.

Падальщик сел. Странно, но он даже не шипел на меня. В полутьме его силуэт казался нечетким, едва различимым, слитым с темнотой. Я видела лишь пристальный блеск глаз, обращенных на меня. Я тоже села и опустила подбородок ему на плечо. Я не могла больше ничего сказать.

– Она, да?..

– Мне все время кажется, что я могу ей помочь. Теперь, когда я знаю, как она жила все эти годы, и…

– Пора осознать: не можешь, – негромко отозвался Нельсон. – И никогда не могла.

– Я была ее подругой.

– Она лгала тебе.

– Не сказала, что она в родстве с Сальери? – Я горько усмехнулась. – Такая страшная ложь? Кристоф…

– Он тоже не сказал.

– Он ничего не знал, как и я.

Неожиданно он усмехнулся. Я почти почувствовала злой укол этой усмешки.

– Лучше все же поспать, Лори. Утром мы едем в Блумфилд.

– Зачем? – Как огорошенная, я отпрянула, но он был холоден.

– Кое-что проверить. Это нужно было сделать раньше.

Это будет равносильно возвращению в покинутый, но не тронутый дом. Все вещи, зеркала и портреты, комнатные цветы – на своих местах. Пыльные, никому не нужные, но по-прежнему хранящие память. А те, с кем эти вещи связаны, давно в могилах или изменились до неузнаваемости. Стали чужими. Врагами.

– Ты что, плачешь?

Я быстро покачала головой и опустилась обратно на подушку.

– К черту. Неважно.

Он наклонился надо мной. Провел пальцами по щеке, убрал прядь со лба. Я упрямо зажмурилась на несколько секунд, наконец с усилием произнесла:

– С этим местом многое связано. Ты понимаешь?

«Черта с два ты понимаешь». Мысль была вялой, безболезненной. Я не ждала от Падальщика понимания. Наверное, никогда не буду ждать. Его голова устроена слишком сложно, чтобы там оставалось место для понимания таких, как я, – истеричных дур, не способных побороть собственное прошлое. Уже то, что нашлось место сочувствию, удивляло. Неожиданно он слабо улыбнулся.

– Понимаю. Спи. Завтра многое изменится.

Я знала, что Герберт Нельсон не из тех, кто будет среди ночи отвечать на вопросы, вести душеспасительные беседы или ссориться. Я закрыла глаза. Его ладонь снова провела по моим волосам, и он приобнял меня за плечи.

– Думаю, ты лучшее, что было у нее в жизни. И… – губы коснулись моего виска, – у меня, пожалуй. Запомни это, потому что больше я этого никогда не скажу.

– Спасибо. Ты тоже далеко не худшее.

Худшее – впереди. И с тобой я, может, это переживу.

Он по-прежнему обнимал меня. Постепенно я погрузилась в сон.

[Артур]

Я проснулся под стук колес и посмотрел в потолок, потом – на часы. Половина пути была позади; я проспал больше восьми часов и все равно чувствовал себя разбитым. Мне не хотелось на «рандеву» – так графиня I. назвала завтрак в вагоне-ресторане, о котором мы договорились накануне, перед тем как разойтись по вагонам.

Я лежал недвижно, вспоминая дневник, точнее, то, что от него осталось. Строки, написанные сначала счастливым и спокойным, потом – уже надломленным человеком. Человеком, потерявшим друга. Человеком, которого некоторые обвиняли в смерти этого друга. Человеком, у которого не было ничего общего с той женщиной. Я вспомнил еще одну находку, сделанную при изучении генеалогического древа Моцартов. Об этом я успел телеграфировать Нельсону, прежде чем сесть в поезд. Если бы только…

Проводник постучал в дверь купе.

– Сэр, вы просили разбудить вас к восьми!

– Спасибо! – крикнул я, медленно сел и свесил ноги с койки.

Я ехал один: в это время года трансъевропейские экспрессы ходили полупустые. В вагоне, кроме меня, было лишь шесть пассажиров. Почувствовав, что мерзну, я начал одеваться. За окном проносилась рассекаемая поездом лесистая местность, без каких-либо следов человеческого жилья. Иногда леса сменялись заснеженными пустошами; глядя на них, даже невозможно было определить, какое государство мы проезжаем.

Привычно сжав в ладони тигриный клык, я подумал о Томасе. Я не без оснований покинул Лондон тайно, Эгельманн должен был это понять. Я надеялся, что не попаду под волну его гнева, вернувшись. Интересно, хватился? Может, и нет. Мы еще не стали друзьями, он всего-то пил со мной и проводил ночь под моей крышей. Мне казалось, для дружбы нужно больше. Хотя если вспомнить Сальери и Моцарта, все может начаться со случайных разговоров. А если Гильгамеша и Энкиду, – то и со случайных драк. Я усмехнулся и выбросил мысль из головы. Нужно было быть начеку.

– Артур, я бы и не догадалась, что вы соня! – Графиня, уже сидевшая за столиком с тарелкой овсянки и блюдом тостов, благодушно улыбнулась. – Вы производите впечатление жаворонка.

– Обманчиво. – Я поклонился и сел напротив. – Хорошо спали?

– Да, благодарю, нигде не сплю лучше, чем в поездах, – отозвалась она, рассеянно дотрагиваясь пальцем до крупного аметиста в своей серьге.

Подошедшему официанту я заказал только крепкий кофе. Графиня подняла брови.

– У вас плохой аппетит, мой мальчик?

– По утрам – обычно да.

– Это плохо, завтрак – самое важное время дня.

Давно никто не говорил со мной в подобном тоне. Пожалуй, я не слышал этих воркующих заботливых ноток с отъезда матери. Мысль заставила нахмуриться, но тут же я нашел силы бодро ответить:

– Видимо, не в моем случае.

Разговоры с попутчиками в поездах почти всегда случайны. Мы знаем, что, скорее всего, судьба более не столкнет нас с этим человеком, только поэтому такие разговоры иногда откровеннее, чем стоит себе позволять, и откровеннее тех, что мы ведем с друзьями. Я не разрешал себе ничего подобного, и наша с графиней беседа текла вяло; обсуждали мы случайные темы: от положения на Балканах до театра. Постепенно я успокаивался; вчерашние странные подозрения оставляли меня. Но вдруг графиня с улыбкой спросила:

– Простите, что спрашиваю, Артур, но не страдаете по Лоррейн?

Удивленный, я поставил чашку, из которой собирался отпить.

– Нет. Нисколько.

Мне не нравился ее взгляд. У немногих пожилых людей он остается таким цепким, внимательным, будто покалывающим. Глаза графини блеснули лукавым любопытством.

– Она говорила мне о вас множество вещей. Жаль, что ваш союз не удался.

– Насколько я знаю, у нее сейчас…

– Мистер Нельсон? Да-да, помню этого джентльмена. Не могу не отметить, у мисс Белл странный вкус.