зато сейчас перед глазами у парня снова со всей отчетливостью встали синяки и ожоги на худенькой девичьей шее. Обмотанной в три ряда страшным знаком этого рабства, который ни снять, ни разорвать – ниткой красно-желто-зеленых бус, ярких, как волчьи ягоды…

– Не дари ей бусы, – тихо, но твердо попросил Терёшка. – Никогда. Не надо.

– Что так? – нахмурился Яромир. – Не возьмет? Ты не подумай чего не того. Я же от чистого сердца… чтоб ее порадовать…

– Да понимаю, что от чистого, не в том дело… – замялся сын Охотника. – Подари ей лучше что другое, только не ожерелье. Не выпытывай, почему… Ни у меня, ни у Миленки. Захочет – сама когда-нибудь расскажет.

По лицу Баламута было видно, что вопросов у него теперь еще больше. Но уважать чужие тайны, на защиту которых так встают грудью, молодой богатырь привык – к тому же, на Терёшкино счастье, снова заскрипела дверь.

Яромир и Молчан разом поднялись навстречу Добрыне и Ивану Дубровичу. Терёшка тоже поспешно спустил босые ноги с постели на пол, но воевода, подойдя к нему, решительно припечатал парню тяжелой ладонью плечо: сиди, мол, не вставай.

И Никитич, и его молодой помощник были в плащах, из-под которых поблескивали брони. Сапоги – запыленные, оба – только что с седла.

– Как поговорили? – шагнул к ним Молчан.

Ездили послы великоградские вместе с Провом да Мадиной к царицыному дяде Славомиру и изрядно у него в усадьбе задержались. Им было что порассказать старому боярину и было что с ним обсудить.

– Поговорили сперва крутенько, – усмехнулся Добрыня. – У Прова нрав горячий, а у Славомира Пересветовича – тяжелый… Но главное – помирились они, пускай и со скрипом. А мир меж царем да не сгнившей знатью Алыру нужен сейчас крепко… Парень-то наш как? Мадина Милонеговна с супругом про него много спрашивали.

– Парень молодцом, – заверил воеводу Данилович. – В постели долго не удержишь.

– Добро, – острый зеленый прищур Никитича потеплел. – Пров бровь залечил, синяком больше не щеголяет, в себя пришел. Решил договор с Русью насчет Бакана да приграничных дел завтра подписать, ну и заодно пир задать в честь Осеннего Солнцеворота. Сановников для этого собирает, даже кое-кого из опальных бояр в столицу успел из ссылки вернуть. Мы там все должны быть, и Терёшка с Миленой тоже.

– И мы?.. – до того испуганно вырвалось у сына Охотника, что все четверо богатырей не выдержали, дружно заулыбались. – Разве ж мы такую честь заслужили?..

– Еще один скромник записной! – фыркнул Яромир. – То Милена тут краснела, как вишня переспелая, то этот вот теперь… Неловко на коня задом наперед садиться – за хвост держаться трудно. Понял?

– Если про заслуги говорить, то краснеть вам за себя нечего. И смущаться ты, парень, брось, – Добрынина ладонь взлохматила Терёшке волосы. – А что до посольских наших дел, то, похоже, Данилыч, мы куда большего добились, чем надеялись… Пров обмолвился, что собирается еще один указ подписать. Силу возвращающий всем старым договорам, которые он с Русью разорвал. И о свободном проезде наших купцов да путников по алырским трактам, и о выдаче разбойников да душегубов.

– Карпу, небось, сейчас икается, – хмыкнул Молчан в рыжеватую бороду. – Ничего об этом тате нового не слышно?

– Царевы люди носом землю роют, но пока – ни слуху, ни духу, – отозвался Ваня Дубрович. – Видно, и правда рыбина под корягу ушла…

– Так ли с его бегством всё просто – один Чернобог разберет, – нахмурился Добрыня. – Сдается мне, Карп не наказания за предательство, взятки да казнокрадство испугался. Чего-то другого он боится. И как бы не того, что когда его вины да провинности раскапывать начнут, еще какая-то скользкая ниточка ненароком размотается…

– В наших краях крупных да матерых карпов горбылями зовут, – отважился вклиниться в разговор старших оживившийся Терёшка. – И хитрющие же они, заразы! В донных ямах глубоких хоронятся, где их неводом не достать. А как почует горбыль подсечку – или снасть оборвет, или хвостом к берегу развернется и ну в воде крутиться-вертеться… Захлестнет леску за спинное перо, перепилит, будто пилой, – и уйдет вместе с крючком. В точности как этот гад…

Он запнулся и умолк, опять увидев на лицах великоградцев улыбки. Но улыбались богатыри по-доброму и вовсе не собирались подтрунивать над парнем, ненароком оседлавшим любимого конька.

– Миленка так и говорила, что ты рыбак заядлый. Рассказываешь про рыбалку – как песню поешь, – весело подмигнул Терёшке Дубрович. – Эх, а я сто лет уже ни удочкой, ни острогой не баловался – и у костерка над речкой не сидел!.. Может, по пути домой время выкроим, наловим как-нибудь на привале язей с окунями и порадуем отряд ушицей, а? Наваристой да с дымком!..

Дальше помечтать у Вани не получилось – дверь скрипнула в третий раз.

Терёшка подумал было, что вернулась Миленка, но тут же понял по стуку подкованных сапог, что ошибся. В горницу ввалился Казимирович, еще даже не успевший снять плаща.

– Никитич, там Гюрята явился, – доложил Василий. – Говорит, Николай приехал. С тобой хочет увидеться, на южную дворцовую стену подняться просит.

* * *

Вид на алырскую столицу сверху, из-за каменного зубца, открывался на загляденье. И на путаницу улиц и переулков, сбегавших к пристани, и на стальную излуку полноводной Афени, повитую туманом, на правом берегу которой раскинулся город. А над рекой раскаленным углем проваливалось в облака солнце, жарко и тревожно подсвечивая их рваные края. Закат нынче выдался знатный – густой, красный, с проблесками тусклого золота. Такая багряно-алая вечерняя заря, расплескавшаяся на полнеба, обычно сулит погоду ветреную да переменчивую.

Добрыня догадывался, с чего это правитель Синекряжья решил говорить с ним не у брата в покоях, а на вольном воздухе – и почему такое место выбрал. В палатах Прова упрямому гордецу каждая мелочь будет напоминать о том, как он огреб на орехи от русичей, и никакой толковой беседы не получится. А здесь, на стене, примыкающей к дворцовому саду, их и подслушать некому, и подняться незамеченными сюда удобно… Никитича больше удивляло другое. Так скоро повидаться с Николаем воевода не чаял – и уж совсем не думал, что побитый задира сам будет искать встречи.

А может, братец Прова из тех, кто любит на огненное закатное небо смотреть, особенно когда на душе темно и тошно?.. У него-то в Иномирье подобной роскоши не увидишь…

Гадая, чего же Николаю надобно, Добрыня никак не мог отделаться от мысли: догнало тебя, воевода, прошлое. Столкнуться с ним в Алыре ты уж точно не ждал, а оно ожило, из-под кургана могильного поднялось