– и встало перед тобой во плоти… Лишь сейчас до Никитича как-то вдруг, разом дошло, на кого похожи бесшабашные близнецы, особенно – Мадинин деверь. Не лицом, нет – у братьев глаза серые, не синие. И скулы да подбородки не острые, и вьющиеся кольцами кудри – темно-русые, а не цвета выгоревшей на солнце пшеничной стерни… И ростом оба пониже. Но прищур этот… и дерзкий излом бровей… и угол рта, с вызовом вздернутый в усмешке…

Такая же в точности усмешка была у Дуная. Побратима. Лихого воина из западных земель, пришедшего в дружину князя Владимира… Дунай уродился богатырем на ту же самую стать, что и Пров с Николаем, – рядом с безусым и совсем молодым тогда Добрыней он смотрелся как веселый, шальной да отчаянный старший брат рядом с младшим. Очень немногие знали, что парни – погодки.

Не было у Добрыни Никитича в те времена товарища вернее и удалее, чем Дунай Иванович. В битвах рубились спина к спине, в походах один сухарь на двоих делили, на пирах – одну чашу, вместе добыли-высватали невесту Владимиру… а оборвалась жизнь побратима страшно. И вроде бы давно стянул рубец эту рваную рану в памяти, поджила дыра в душе… но заденешь ее нечаянно, разбередишь – и снова старый шрам начнет кровью подплывать. Вот как сейчас…

Воевода глядел на тревожно-красный пожар в облаках и на тонкие струйки печного дыма, отвесно поднимающиеся в небо над тесовыми крышами, а перед глазами у него стояло белое от ярости лицо Николая. Как есть Дунай. Вылитый. Бедовая голова – и дикое сердце, ни в чем не знавшее меры и удержу… Вот так же и Дунаю ударили в виски гордыня и обида на том проклятом пиру в великокняжеской гриднице, которого Добрыне до гробовой доски не забыть. Только побратим тогда еще и зелена вина в себя вдобавок не один лишний ковш опрокинул… И кончилось тем, что стал он нечаянным убийцей любимой жены и еще не рожденного сына. И сам себе всадил в сердце по рукоять боевой нож, догоняя обоих, ушедших от него на Ту-Сторону…

Не слушать бы Добрыне тогда ничьих уговоров: мол, не дело в ссору вмешиваться – муж с женой бранись, а третий не вяжись, сами разберутся меж собой. Остановить Дуная надо было – и разум в голову вколотить, хотя бы и кулаками… Не остановил. Не смог, не успел, не думал, что дойдет до такого – как и все, кто на пиру сидел… Сколько он потом себя за это запоздало клял, сколько казнился, да толку?.. А было побратиму всего-то чуть за двадцать. Немногим больше, чем нынче Николаю с Провом…

Нет, пытаясь достучаться до Мадининого деверя, воевода не думал о том, что еще и в память Дуная это делает – и вину перед мертвым другом искупает, столько лет лежащую на совести неподъемным камнем. Когда ведешь бой за что-то важное, без разницы, мечом ли, кулаками или словами, бывает не до того, чтобы в воспоминания ударяться и старые раны в сердце растравлять. Только потом огнем обожгло душу понимание: а ведь друг незримо стоял у него за плечом, пока они с Казимировичем Николая уму-разуму учили. Всё время стоял…

На каменной лестнице, ведущей на стену, загремели подковки сапог, и Никитича разом выдернуло из раздумий. Застывшая у парапета стража тоже подобралась и звякнула бердышами.

Братец Прова взбежал по ступеням торопливой размашистой поступью. Шитый серебром плащ взметнулся за широченными плечами темным крылом, и воевода в какой уже раз подивился тому, до чего же близнецы схожи и лицом, и статью, и походкой. Немудрено обознаться. Если бы не тяжелый браслет-талисман белого золота на левом запястье, блеснувший из-под рукава…

– Здрав будь, Николай, – тихо и коротко вымолвил русич, шагнув навстречу.

– И ты здрав будь… господин посол, – синекряжский царь тоже произнес это тихо, покосившись на караульных. – Отойдем в сторонку, коли не против…

Воевода и Мадинин деверь встали у бойницы, откуда их негромкий разговор точно никак не мог донестись до стражи.

– Беда опять какая-то в Кремневе, твое величество? – великоградец спросил первое, что пришло на ум.

Выглядел Николай усталым и сумрачным – куда только подевалось позавчерашнее нахальство. Лицо осунулось и как-то даже посуровело, что ли. Под запавшими глазами точно серой краской мазнуло, веки припухли и отяжелели… и разбитое надбровье тоже еще до конца не затянулось, на месте ссадины – темная корочка. Оно и неудивительно, Добрыня успел убедиться на себе, что в Иномирье синяки да раны на богатырском теле куда медленнее заживают…

– Да нет, не стряслось больше ничего. Порядок в городе да в предместьях наводим… – Николай так и норовил отвести в сторону взгляд и уставиться на каменную кладку за спиной русича, будто на ней узоры невесть какие диковинные нарисованы. – Помощь горожанам и посадским из казны выдаем, как Провка распорядился. Развалины разгребаем, погибших хороним… Монетную Рощу под охрану взяли. Там вокруг всё дотла сожжено, в пепел… А ночью, как я вернулся, ратники подошли из Усть-Вексы. Мы с боярами их сразу к делу приставили…

Добрыня кивнул. Усть-Вексой именовалась большая крепость в полутора днях пути от Кремнева, туда Пров посылал гонца за помощью.

– По воеводе Годославу и по ребятам из моей дружины тризну справили. Как положено… – Николай запнулся и сглотнул, словно в горле у него разом пересохло. – Я ведь чего приехал-то. Провке рассказать, что да как… и тебя поблагодарить, господин посол. По-настоящему поблагодарить, а не сквозь зубы, как давеча. Ты меня уж пойми по-человечески. Подумал я тогда, что брат старого советничка на нового меняет, и веры вам у меня не было… Потому и погнал в Синекряжье – всё своими глазами увидеть, убедиться, обдумать…

Молодой богатырь потупился, крутя на запястье браслет-талисман. Еще в Кремневе Пров рассказал Добрыне, что эта чародейская штуковина, открывающая проход в Белосветье, была родовой драгоценностью прежних синекряжских царей. Пропал браслет много лет назад и отыскался потом в сундуках у ведьмы-лисы. Близнецы не переставали досадовать: ну почему таких полезных вещиц там нашлось не две?..

– Как я увидал ту тварину дохлую… да всё то, что она в городе да в округе учинила… сердце обмерло, – теперь Николай и вовсе глядел на носки собственных сапог. – Знаешь, подумалось вдруг даже… а чем бы я лучше того ящера был, коли прошелся б, как задумал, по Бакану огнем и мечом?.. И ты… это… В общем, я… Ну, не держи обиды на дурака, короче… Стрелы-то волшебные – стрелами, но ты и правда