Мальчик раскрутил контейнер и вынул оттуда стеклянную ампулу. Не отравится ли он сам, если просто выльет ее содержимое на булочку? Из лагерных слухов Михал знал, что шпионы суют капсулу в рот, а затем раскусывают ее. Но он не хотел рисковать, ведь это вещество могло случайно попасть ему на руки или в дыхательные пути. Поэтому мальчик засунул ампулу в булочку целиком. Если Макс ее раскусит, ему конец. Однако разбираться тогда будет уже поздно. Лучше всего, конечно, было бы засунуть капсулу Максу между зубов, когда он спит. Беда лишь в том, что доктор никогда не спал, – по крайней мере, в присутствии Михала. Если его разоблачат, он как-то выкрутится, придумает какую-нибудь историю, например, что один из работников столовой странно смотрел на него, отдавая эту булочку… Возможно, все подумают на фон Кнобельсдорфа. Несмотря на вступление в ряды СС, Макс не был в безопасности рядом с этим человеком. Доктор Фоллер просто не понимал, какого врага заимел в лице оберштурмбанфюрера. А вот Михал понимал, и даже очень отчетливо.

Еще месяц-другой назад Михал сделал бы это без особого беспокойства. Тогда он был бы уверен, что Макс ничего не предпримет, даже если обнаружит капсулу. Он многое прощал Михалу, позволяя собственной слабости затуманивать видение ситуации. Но со временем Михал заметил, что доктор изменился. Теперь он по-новому сконцентрировался на своей работе. Складывалось впечатление, что Макс постепенно поверил в то, что все это в конечном счете не так уж и бессмысленно и что, если он удвоит усилия, его отвратительно-сложная жизнь наладится.

Тем не менее мальчик обливался пóтом, засовывая капсулу в булку. Монстр бесстрастно наблюдал за ним. Да и Кроу, парализованный внутри него, смотрел на происходящее равнодушно – глазами зверя. Он стал свидетелем жутких экспериментов Макса, но был не в состоянии ни заговорить, ни даже сдвинуться с места. Монстр с большим удовольствием убил бы этого труса. Жестокости, которые ему довелось повидать за свои многочисленные жизни, имели какой-то смысл. Даже Мехмет Второй, турок, покоривший Константинополь, прибегал к варварским методам, используя их лишь как военное оружие, для устрашения тех, кто мог бы вздумать оказать ему сопротивление. У Макса же, казалось, не было вообще никакой цели – даже в виде удовольствия.

«Кем нужно быть, – думал Кроу, – чтобы сражаться со старыми и немощными, подвергать их таким ужасным мучениям?» На такое способен только жалкий, лицемерный трус, другого слова не подберешь. Макс действительно был лицемером. Кроу обратил внимание на то, что у доктора была одна удивительная привычка – во время своей кровавой работы он разговаривал с жертвами, как бы облегчая себе душу.

«Знаете, я не хочу этого, но, видите ли, у меня нет другого выхода: если я этого не сделаю, смертельной опасности подвергнусь я сам и, более того, моя жена. Нет, ее, конечно, не убьют, но, потеряв меня, она не сможет жить дальше. А она меня потеряет, если я не сделаю того, что хотят от меня эсэсовцы. У вас есть родственники в лагере?.. Я рассказываю вам об этом, просто чтобы вы поняли ситуацию. Представьте себе, что вы столкнулись с дилеммой: совершить что-то вроде этого, зная, насколько это ужасно, или подвергнуть смертельной опасности своих близких. Вы знаете, что в любом случае умрете. А это – хороший способ уйти из жизни; вам повезло, что вы попали ко мне. Да, страдания будут сильными, но недолгими, недолгими. Очень недолгими. Сомневаюсь, что бóльшую часть времени вы будете находиться в сознании. Лично я сожалею о том, что вам вообще приходится мучиться. Верьте в то, что для вас свято, – в Бога, если вам так легче. Вот моя рука. Я с вами. Да, я рядом».

Слушать жалкие оправдания этого человека, всю эту чушь для Кроу было почти так же невыносимо, как наблюдать за его работой. Тем не менее примечательно было то, что волк в нем безмолвствовал, несмотря на постоянные провокации этой окровавленной комнаты. Кроу понимал, что, по-видимому, находится под влиянием каких-то могущественных чар. И дело даже не в том, что он чувствовал, что обязан подчиниться. Он просто перестал себя контролировать. На что бы там ни натолкнулся этот сумасшедший доктор, это полностью лишило Кроу возможности управлять своим телом. «Должно быть, – думал он, – все дело в камне».

Воспоминания о Жеводане теперь стали отчетливее: Кроу с камнем в руке стоит перед волком на черном берегу, бьет его руками, а потом к нему приходит покой. А затем волк взялся за егермейстера: явился ему во снах и начал нашептывать, обещая бессмертие, если только егермейстер заберет камень обратно. Впрочем, самого камня Кроу не видел. Если бы только камень оказался у него, если бы Кроу вновь ощутил его в кулаке, он смог бы противостоять волку и на этот раз победил бы – он был почти уверен в этом. Возможно, он освободился бы, возможно, смог бы контролировать свое состояние. А может быть, волк опять слился бы с ним, превратив его жизнь в сплошные страдания. Как бы там ни было, камень был ключом ко всему, нужно только его найти.

Михал положил булку на стол и посмотрел на Монстра. С тех пор как появилось здесь это создание, мальчик ни разу не видел, чтобы оно ело. С чего бы ему вдруг делать это сейчас? «Нет, оставить все как есть будет безопаснее», – подумал мальчик и, выйдя из каморки, отправился искать Макса.

Доктор был там же, где Михал его оставил. Макс продолжал курить. Обессиленный, с серым лицом, он был похож на привидение из какого-то угрюмого замка, выбравшееся на свет. Глядя на лежащую перед ним долину, Макс отметил про себя, что уже несколько дней не видел дыма над лагерной трубой.

– Вам нужно работать, Макс, – сказал Михал. – Рапорты не напишутся сами собой.

– Я не могу сосредоточиться, – ответил доктор.

Михал взял пачку сигарет из испачканного кровью кармана Макса, ловким щелчком извлек сигарету и умело поймал ее губами.

– Идите поешьте. Я принес вам аппетитную булочку. С копченым сыром, как вы любите.

– Я не голоден.

– Тогда поешьте ради меня. Когда-то вы меня кормили, а теперь позвольте мне покормить вас. Сделайте это ради вашей жены. Вы такой худой. Если она очнется прямо сейчас, то примет вас за свидетеля Иеговы.

Макс взмахнул рукой и тыльной стороной ладони сильно ударил Михала, попав по щеке.

– Никогда больше не смей так со мной разговаривать! – прошипел он сквозь зубы. – Я не такой, как они. Совсем не такой!

Михал держался за щеку, глядя на Макса с едва сдерживаемой ненавистью. И тем не менее сумел выдавить из себя:

– И все-таки вам надо поесть. Ради вашей жены. Ради Герти.

Макс презрительно фыркнул, но все же вернулся в башню. Михал хотел последовать за ним, но доктор захлопнул дверь у него перед носом. Мальчик оглянулся на холмы. «Что ж, пожалуй, так даже лучше: не находиться рядом с Максом, что бы с ним ни произошло», – подумал он. Михал пересек внутренний двор и поднялся в Южную башню. Теперь его главной надеждой и защитой была Девья.

Макс открыл дверь в лабораторию. Он увидел пишущую машинку, стоявшую на краю смирительного кресла, и мысленно выругал Михала. Если кровь попадет на каретку, смыть ее оттуда будет очень трудно, а Макс не хотел, чтобы его сообщения были испачканы кровью, – это могло произвести плохое впечатление. «С другой стороны, впечатление могло бы быть и очень хорошим», – подумал он. Макс заметил, что с тех пор, как он начал всерьез проводить свои эксперименты, а также после появления здесь Монстра, он пользовался в замке особым уважением, и это значительно облегчало ему жизнь.