услышите, просто напишите, без церемонии, прямо… Я намерен все это искоренить… Я хочу, чтобы моя губерния была образцом…

– И будет, ваше превосходительство, при вашем мудром взгляде на вещи… Я считаю для себя за особенную честь доверие вашего превосходительства, и будьте уверены, что, если узнаю что-нибудь такое, клонящееся ко вреду общественному, поставлю долгом довести до вашего сведения со всею откровенностью благородного человека…

– Пожалуйста… Прощайте… Нам таких благомыслящих людей нужно, как вы… Будьте здоровы…

Паленов вышел на этот раз от губернатора уже не только с сияющим лицом, но с такой неприступной гордостью во взоре, с таким сознанием своей силы и влияния, что Осташков не осмелился с ним заговорить, а Паленов, молча, утешаясь самонаслаждением, перебирал в уме своих врагов, которых он мог бы уничтожить одним почерком своего красноречивого пера.

Стоял ясный сентябрьский день. Все общество того городка, в котором жила Юлия Васильевна Кострицкая, прогуливалось по городскому бульвару. Бульваром называлось небольшое пространство, огороженное деревянной решеткой и усаженное аллеями тощих лип и березок. По главной, т. е. самой широкой дорожке, в половину поросшей травою и засыпанной опадающим с дерев листом, прогуливались группами те, которые носили в городке название дам и кавалеров, по боковым, меньшим, купечество и отчасти мещанство. Юлия Васильевна с Сашенькой также гуляли на бульваре, и, разумеется, по главной аллее. Сашенька, нарядно одетая, в шляпке и с зонтиком в руках, шла несколько впереди своей мамаши, которую сопровождало несколько кавалеров и дам. Саша скучала этой чопорной прогулкой, где ей не с кем было поболтать, нельзя было свободно побегать, потому что приказано было идти впереди, но далеко не убегать и не отставать, вообще вести себя хорошенько, как прилично благовоспитанной и нарядно одетой барышне, которую мамаша взяла с собою на показ для того, чтобы ею все любовались, а не осуждали, чтобы всякой с чувством удивления мог говорить Юлии Васильевне: «Это удивительно, как вы скоро ее выправили… Просто подумать нельзя, что месяц назад привезена из деревни и взята из такого семейства!..» А Юлия Васильевна с приличной скромностью могла бы ответить то, что она постоянно отвечала в подобных случаях: «Нет, вы бы посмотрели как только ее привезли ко мне… Это было ужас взглянуть… Как держалась, как была одета… Вы себе представить не можете… И такая сальная, грязная девочка, что до нее дотронуться было страшно!» От скуки Сашенька посматривала по сторонам на гуляющий народ. Вдруг она весело вскрикнула и, забывши свою степенность, которую до сих пор сохраняла, бросилась прямо между деревьями в боковую аллею и повисла на шее у какого-то мальчика, не слушая голоса Юлии Васильевны, которая с недоумением кричала ей:

– Саша, Саша, что ты, с ума сошла!..

Этот мальчик был Николенька. Оставшись один, без всякого надзора, он пользовался полною свободою и целый день бродил по городу. Любопытство увлекло его и на бульвар, где он, впрочем, по робости, не осмелился идти по той дороге, где гуляли господа, а пробирался с толпой менее нарядного люда, по боковым аллеям. Он давно уже заметил сестру и узнал ее, несмотря на перемену наряда, но стоял в недоумении за деревом и посматривал на нарядную Сашеньку, не решаясь подойти к ней и заговорить в присутствии господ, с которыми она гуляла. После первого взрыва радости Саша услышала наконец сердитый голос Юлии Васильевны, которая должна была остановиться среди прогулки и служила предметом общего любопытства.

– Поди сюда… – строго сказала Юлия Васильевна, когда Саша наконец оглянулась на нее.

– Мамаша, это Николенька… – говорила Саша, идя к Юлии Васильевне и таща за собою брата, который не шел и упирался…

– Да поди же сюда… Оставь этого мальчика… Какой Николенька?…

– Братец Николенька… – отвечала Саша, не отпуская руку брата.

– Какой братец… Да поди же ты сюда ко мне… Ах, какая ты дурная девочка, непослушная… Я тебя любить не буду…

Сашенька послушалась, бросила руку брата и подошла к мамаше.

– Это братец Николенька… – оправдывалась она.

– Да кто бы ни был, как же можно, не спросясь, броситься бежать, по траве, прямо без дороги… Разве это можно!.. Разве это прилично?… Ты должна была сначала сказать мне, спроситься… Я бы его подозвала к себе… Мальчик, поди сюда…

Но Николенька дичился, не решался подойти и прятался за дерево.

Эта сцена привлекла общее внимание, как нарушение заведенного порядка прогулки из одного конца аллеи к другому и обратно с приличным развлечением приятными разговорами…

Некоторые знакомые дамы подошли к Юлии Васильевне, другие смотрели издали; на боковой дорожке около Николеньки тоже остановилась толпа простонародья, с улыбкой и участием следя за сценой оригинальной встречи брата с сестрой. Вдруг из этой последней толпы выскочила худая, бледная, но красивая женщина, перебежала газон, разделявший две аллеи, и встала перед Юлией Васильевной.

– А меня ты узнала ли? Я кто? – спросила она ее, злобно сверкая впалыми, окруженными черной тенью глазами.

Юлия Васильевна взглянула, невольно вскрикнула и отшатнулась от нее к стоявшим сзади дамам и кавалерам.

– А, узнала Парашку… Узнала, разлучница… Вот я опять пришла… Много ли завезли… Насильно замуж хотели выдать… Нет, за тысячу верст пришла… Убежала… мирским подаяньем питалась, а тебя нашла…

Юлия Васильевна, опомнившись от первого испуга и недоумения, хотела уйти… Оторопевшие, удивленные зрители не знали, что делать, и стояли в недоумении, но с любопытством…

– Врешь, не уйдешь… Теперь не уйдешь… – вскричала Параша, хватая ее за бурнус.

– Защитите… Боже мой!.. Сумасшедшая!.. – закричала в свою очередь Юлия Васильевна.

Один из кавалеров бросился на Парашу, стараясь вырвать из ее рук бурнус Юлии Васильевны.

– Сумасшедшая… Нет, не сумасшедшая… Она барина у меня отняла, Павла Петровича… Он меня любил, а теперь ее любит… Они меня в деревню заслали… Я детей бросила, чтобы ее… – говорила Параша, стараясь освободиться из рук кавалера и как бы желая оправдаться в глазах зрителей… Но тот же кавалер, наконец победивший ее и спасший Юлию Васильевну, не дал ей кончить и сильным толчком уронил на землю…

– Держите ее, мерзавку… Не отпускайте… – обратился он к простонародью, и сам бросился успокоить Юлию Васильевну. Народ тотчас же окружил Парашу.

Этот господин был заседатель уездного суда, молодой человек из очень глупых, но очень неравнодушен к хорошеньким, давно уже простиравший виды на сердце Юлии Васильевны. Он был несказанно рад, что имел случай показать такой геройский дух пред своею возлюбленною, и летел к ней, чтобы сказать, что она вне опасности, и заслужить улыбку благодарности; но, к сожалению, лишен был и этого удовольствия. Предмет его обожания находился в