– Вот возьми ее… – приказал заседатель.

Параша и не заметила их прихода.

– Вставай-ка ты… пойдем… – сказал ей десятский, трогая ее своею палочкой.

Параша подняла голову и бессмысленно посмотрела на него.

– Ну что выпучила бельма-то? Вставай! – повторил десятский. – Эка неделикатная какая… Видишь: господа дожидаются…

– Ну, возьми же ее… подними… – приказал заседатель.

– Эка почтительная какая… Еще под ручку ее принимай… – пошутил десятский, грубой рукой своей приподнимая Парашу. – Подхватите, братцы, под другую-то… – обратился он к окружающим. – Этак честнее будет.

– Ну, вот и пойдем, ровно на гулянке кавалер с дамой… Ножку, сударыня, не зашибите… – продолжал шутить десятский, крепко подхватывая Парашу под руку и приготовляясь вести ее.

– Отведи же к предводительскому письмоводителю да сдай с рук на руки… Пожалуй, и записку возьми в получении… – говорил заседатель.

– Слушаю, ваше благородие.

– Да смотри: не вырвалась бы…

– Зачем, ваше благородие, вырываться… Мы подушевно пойдем… во всей любви…

Толпа некоторое время с любопытством провожала Парашу с десятским, который продолжал издеваться на ее счет, возбуждая смех даже в тех самых, которые за минуту жалели о бедной плачущей женщине. Параша шла за десятским молча и как будто бессознательно.

У самых ворот квартиры письмоводителя она, впрочем, спросила десятского:

– Куда же меня отправят?

– А вот узнаешь, – отвечал десятский с привычной полицейской таинственностью.

Параша знала письмоводителя. В былое время, до знакомства Рыбинского с лесничихой, он даже заискивал ее расположения: бывая в усадьбе предводителя, всегда заходил к ней, свидетельствовал ей свое уважение и убедительно просил осчастливить его дом своим посещением, если Парасковье Игнатьевне как-нибудь случится быть в городе. Поэтому Параша тотчас узнала письмоводителя, как только десятский привел ее к нему. Письмоводитель, напротив, смущенный неведением о дальнейших судьбах Параши, затруднялся, как держать себя с нею, и считал благоразумным на всякой случай отделываться молчанием.

– Куда же вы меня теперь отправите, Иван Кондратьич?… – спросила Параша у письмоводителя.

– В усадьбу… – лаконически отвечал письмоводитель.

– К барину?…

– Да…

– А оттуда куда?… Там что со мной сделают?…

– Уж этого я не знаю… это как будет угодно Павлу Петровичу…

Параша уныло опустила голову.

– Вот вы меня в гости-то звали к себе, Иван Кондратьич, – сказала она через несколько времени с горькой улыбкой. – Вот я и попала к вам в гости… Вот какая гостья… не нарядная…

Параша залилась слезами. Письмоводитель притворился как будто и не слыхал ее слов. Он торопился отправить Парашу, чтобы скорее выйти из затруднительного положения. Впрочем, желая выказать как можно больше усердия к начальнику и опасаясь, чтобы Параша не бежала с дороги, он решился сам проводить ее. Скоро кибитка парой стояла у ворот, и он предложил Параше ехать. Та повиновалась беспрекословно. Дорогою письмоводитель упорно молчал и был искренно рад, что Параша со своей стороны тоже не прерывала молчания.

Рыбинский еще не спал и был в самом дурном расположении духа, когда ему доложили о приезде письмоводителя. Несколько часов назад он получил из губернского города письмо с нарочным от одного благоприятеля, губернаторского чиновника, который уведомлял его, что губернатор назначил над ним следствие по жалобе Осташкова и по доносу Паленова, следствие о противозаконных будто бы его действиях и предосудительном вообще поведении. Рыбинский был взбешен и разъярен, как лев. Самолюбие его и гордость были оскорблены.

– Как, надо мною следствие, над предводителем дворянства… И не потребовавши даже объяснения… – думал он, скорыми шагами ходя по комнате. – Посмотрим… увидим… кто посмеет приехать с дозором в мой дом…

Благоразумие советовало ему принять некоторые меры предосторожности, но самолюбие подстрекало не уступать и вступить в открытый бой.

В эти минуты раздумья и недоумения застал его письмоводитель.

Иван Кондратьевич был одною из тех ничтожных и к тому еще загнанных и придавленных натурок, которые не имеют никакой личности, а будучи в коже чиновника, существуют дыханием своего начальника, чувствуют его чувствами и мыслят его разумом. Из семинаристов, выросший под строгой ферулой отца и воспитавшийся под гнетом семинарского деспотизма, он сохранил в себе лишь одну самобытную способность к мелкому плутовству, а затем и мыслил, и чувствовал, и действовал так или иначе, всегда по приказанию начальства. Таких подчиненных любят вообще начальники с характером настойчивым, упрямым и самовластным. Рыбинский тоже любил своего письмоводителя, как мастер любит хорошо смазанную, исправно действующую машину, или кучер хорошо выезженную, поводливую лошадь. Рыбинский не помнил ни одной мысли, ни одного мнения, высказанного письмоводителем, но он не помнил и ни одного своего приказания, не исполненного с буквальною точностью, ни одного движения со стороны письмоводителя, которое не служило бы строжайшим исполнением его собственного приказания. Поэтому неожиданный приезд письмоводителя в такое позднее время и без призыва очень удивил Рыбинского. Он не мог себе объяснить этого иначе, как тем, что письмоводитель получил какие-нибудь сведения из губернского города и поспешил сообщить их ему. Он не хотел показать перед ним, что эти известия сколько-нибудь его тревожат, и потому встретил письмоводителя с веселым и покойным лицом.

– Ну что вы, Иван Кондратьевич, я думаю, перепугались совсем… Думаете, что и Бог весть какая беда грозит мне… – сказал он при входе письмоводителя.

– Нет-с… я не то чтобы… А так как жена моя, по приказанию от Юлии Васильевны… Юлия Васильевна изволили приказать… Так я сам лично поехал, чтобы в сохранности представить…

«Так, видно, уж и Юлия получила какие-нибудь известия…» – подумал Рыбинский…

– Напрасно… это все пустяки… – сказал он. – Они увидят, как я их всех отделаю… Ну, показывайте, что у вас там такое.

– Прикажете сюда привести?… Я там их оставил под присмотром в прихожей… до вашего приказания… Я сейчас приведу-с…

– Кого приведу?… Что вы тут говорите?… Совсем спутался человек со страха…

Рыбинский усмехнулся.

– Никак нет-с… Парасковья-с… Парасковья Игнатьев…

– Что такое Парасковья… Да что вы… что с вами?… Какая Парасковья?… Разве и она жаловалась?

Рыбинский немного побледнел.

– Да говорите мне толком, – прикрикнул он на письмоводителя.

Тот совсем оторопел.

– Парасковья-с… в городе… на бульваре-с… Юлию Васильевну-с… даже и обидела… и такие слова говорила на ваш счет-с. Они и приказали ее представить к вам-с… для огласки-с… чтобы не в полицию-с… как вы изволите приказать… Я и привез ее… для побега-с… чтобы не могла бежать-с…

Рыбинский все-таки не понимал хорошенько, в чем дело, но смутно чувствовал, что случилось что-то не совсем приятное… Он заставил письмоводителя опять пересказать подробно все обстоятельства дела…

– Ах, дьявол девка!.. – вскричал он, выслушав письмоводителя и поняв наконец всю неловкость, все безобразие случившегося… Где же она… здесь?…

– Здесь-с…

– Приведите ее ко мне…