обмороке: действительно или притворно – история умалчивает – но Юлия Васильевна, тотчас по освобождении бурнуса из рук Параши, сделавши несколько быстрых шагов до ближайшей лавочки, вдруг лишилась чувств. Заседатель нашел около нее только двух суетящихся дам и перепуганную, плачущую Сашу.

Прочие все удалялись поспешным шагом домой, иные с видом негодования, покачивая головами, иные с двусмысленной улыбкой и даже смехом, но все с тайным удовольствием. Две дамы, не изменившие Кострицкой и оставшиеся при ней, были – жена письмоводителя предводительского, которого Рыбинский, из личного самолюбия, старался возвысить в общественном мнении и сблизить с обществом, и одна очень веселая и очень добродушная вдова, помещица, безвыездно, ради скуки, как она говорила, проживавшая в городке.

– Что, дурно? – заботливо спросил заседатель.

– Очень дурно-с… Совсем без памяти, – отвечала письмоводительша.

– Ах, Боже мой… Что же делать… За спиртом разве сбегать в аптеку…

– Ничего, пройдет… – отвечала вдова. – Она испугалась, бедненькая.

– Да, скажите, какая сумасшедшая… Если бы не я, Бог знает, что бы было… Ах, бедная Юлия Васильевна… Нет, я сбегаю… Велю хоть, чтоб лошади приехали за ними…

– Да вот погодите… Приходит в себя… – заметили дамы в один голос.

Юлия Васильевна открыла глаза.

– Как вы себя чувствуете? – с участием спросил заседатель.

– Мне дурно… Что это такое со мной?… Я ничего не помню… – пролепетала Юлия Васильевна. – Душенька, проводите меня домой… – сказала она, обращаясь к письмоводительше.

– Пойдемте… Пойдемте… И я вас провожу… – сказала вдова.

– Merci, beaucoup merci…[22] – томно сказала Юлия Васильевна, пожимая руку последней.

– Позвольте и мне вам сопутствовать?… – спросил заседатель.

– Merci… – ответила Юлий Васильевна и ему, кидая на него благодарный взгляд.

– О помилуйте… – проговорил восхищенный этим взглядом заседатель… – Позвольте предложить вам руку… Вам, может быть, трудно идти… Вы так испуганы…

– Я, право, хорошенько не могу сообразить, что со мной было… – говорила Юлия Васильевна, опираясь на руку молодого человека. – Какая-то незнакомая женщина… сумасшедшая, должно быть…

– Конечно, сумасшедшая… – подтвердил заседатель. – Я насилу мог сладить с ней и оттащить от вас… А я довольно силен: пять пудов одной рукой поднимаю…

– Точно сумасшедшая-с, – вмешалась письмоводительша. – Мне муж сказывал даже, что у Павла Петровича была этакая сумасшедшая женщина… Представится ей что-нибудь и говорит сама не знает какие слова…

Письмоводительша надеялась этой хитрой выдумкой угодить Юлии Васильевне, но той было неприятно, что она упоминала Павла Петровича и тем будто растолковывала весь смысл происшествия.

– Где же теперь эта женщина? – спросила она.

– А я ее сшиб с ног и велел народу присмотреть за ней… Потом мы ее посадим в полицию и, расспросивши, отправим в сумасшедший дом.

– Что же вы будете расспрашивать сумасшедшую… Она сама не знает, что говорит…

– Полноте-ка, что вы… – заметила вдова. – Как вы будете распоряжаться крепостной девкой без помещика… Отправьте-ка ее лучше к Павлу Петровичу; он лучше сам знает, как распорядиться…

– Разумеется, всего лучше, – подтвердила Юлия Васильевна.

– Впрочем, я не знаю… Это не мое дело… Моя часть судебная… Это уж как хочет городничий с исправником. Я считаю себя счастливым только тем одним, что успел избавить вас от неприятности…

Юлия Васильевна молча поблагодарила заседателя взглядом, который зажег в нем всю кровь, и он со вздохом слегка прижал ее ручку к своему боку.

– Вы бы шли и сказали вашему мужу, – обратилась Юлия Васильевна к жене письмоводителя, – чтобы он сейчас взял и отправил эту женщину к Павлу Петровичу… Да под просмотром, чтобы она как не убежала… А то она, пожалуй, зарежет кого-нибудь…

– Слушаю-с… Так я сейчас пойду, скажу ему…

– Да, подите… И вы бы, Иван Николаич, потрудились – сказали там, чтобы ее сейчас же отправили к письмоводителю Павла Петровича, а он уж ее перешлет к нему… А то я, право, боюсь… бросилась на меня, может броситься и на другого…

– Да, это справедливо… Я сию минуту…

– Вот я уже и у дома… Очень вам благодарна…

Юлия Васильевна протянула руку заседателю. Он и письмоводительша поспешно отправились исполнять приказание Кострицкой.

– Я к вам завтра непременно приеду, добрая Настасья Львовна, – обратилась она к последней провожатой, остановясь у ворот своей квартиры. – А сегодня уж не зову вас к себе… Право, так перепугана… Страшно нездоровится… Сейчас лягу в постель…

– Ну, подите, подите… Бог с вами… Ну как не расстроиться… Долго ли и захворать… Порядочный испуг… До свидания. Так завтра жду…

– Непременно…

И приятельницы расстались.

Всходя по лестнице, Юлия Васильевна строго запретила Сашеньке рассказывать кому-нибудь в доме о том, что случилось. До сих пор Кострицкая умела притворяться и скрывать все, что было у нее на душе; но придя в свою комнату и оставшись одна, она вдруг зарыдала и бросилась в постель.

Не раскаяние, но стыд, досада, боязнь толков и пересудов терзали ее душу. Но слезами не поможешь: она начала думать, что ей делать, и ничего не придумала. Она решилась написать обо всем к Рыбинскому и послать это письмо с Афанасьей Ивановной.

Письмо было в минуту написано. Она просила в нем научить ее, как держать себя перед обществом, что делать, что говорить, если узнает об этой истории муж, или предупредить его и рассказать самой, назвавши Парашу сумасшедшей… «Всего лучше, – писала она в заключение, – приезжай сам: твое присутствие закроет всем рот, при тебе не осмелятся говорить и мужу… Своим приездом ты успокоишь меня… Я совсем убита, растеряна… Мне совестно глядеть на людей… Вот до чего довела меня твоя любовь… Вот что значит любить человека, который не тебе одной принадлежал всю жизнь… Ах, как ужасно положение женщины, публично опозоренной, оскорбленной… и кем же?… Тою, которая некогда была предметом обожания любимого человека… И кто же это, кто моя соперница?… Чье место я сменила в твоем сердце?… Место твоей рабы, твоей дворовой девки… О Боже мой!.. Стыжусь сама себя… стыдилась бы и твоей любви, если бы не любила тебя так сильно… Смотри, Поль, только твое постоянство, твоя вечная любовь ко мне могут заставить меня забыть все эти страдания и утешат меня в них… Женщина обесславленная может быть счастлива только любовью того, кто ее обесславил… На тебе, Поль, лежит теперь великая обязанность: пожертвовать всею твоею жизнью для женщины, которая по твоей милости потеряла свое доброе имя… И если мы когда-нибудь расстанемся с мужем, я навсегда принадлежу тебе… Приезжай же скорее… Спасай и успокаивай свою Жули».

Написавши письмо, Юлия Васильевна отдала его Афанасье Ивановне, велела нанять потихоньку лошадей и ехать скорее в усадьбу Павла Петровича, где он был в то время