class="p1">Письмоводитель вышел. Рыбинский в волнении и бешенстве ходил по комнате, посылая проклятия Параше.

Между тем весть о приезде Параши мгновенно распространилась среди дворни и прихожая наполнилась лакеями и горничными. Параша сидела в уголке, опустив голову, ни на кого не смотрела, ничего не отвечала ни на вопросы, ни на насмешки. Вздрогнув всем телом, выслушала она приказание идти к барину, и молча пошла вслед за письмоводителем.

Рыбинский, стиснув зубы и нахмурив брови, мрачно взглянул на свою прежнюю любовницу. Он едва овладел собою, чтобы не кинуться на нее, ее худоба, страдальческое выражение лица, впалые, покрасневшие от слез глаза не произвели на него никакого впечатления и нисколько не тронули его сердца. Он видел перед собой не любящую женщину, но злейшего, хотя и презренного врага.

– Как ты попала в город? – спросил Рыбинский, с трудом выговаривая слова от душившей его злобы.

– Я убежала…

– Ты замужем или нет?

– Нет… я убежала до свадьбы…

– Мерзавцы!.. – вырвалось из уст Рыбинского. Это приветствие было послано туда, далеко, за тысячу верст, к властям той деревни, где не умели присмотреть за Парашей и дали ей убежать.

– Ты зачем же убежала?… Зачем пришла в город?…

Параша подняла свои усталые глаза на Рыбинского, и они вдруг заискрились такой любовью и вместе такой ненавистью, что Рыбинский на одно мгновение должен был опустить свои. Но он тотчас же овладел собою и смотрел на Парашу презрительно и злобно.

– Я тебя спрашиваю: зачем ты убежала из деревни и пришла в город?… – повторил он.

– Я детей там бросила… ваших детей… – сказала она медленно и твердо, продолжая смотреть на Рыбинского тем же взглядом.

В другое время он давно бы уже бросился на Парашу, но теперь, при настоящих обстоятельствах, при неблагоприятных слухах из губернского города, он боялся дать себе волю и употреблял все усилия, чтобы овладеть собою.

– Моих детей… – проговорил он с улыбкой… – Но я тебя не об этом спрашиваю… Я тебя спрашиваю…

– Вы меня спрашиваете: зачем я из деревни убежала, зачем я замуж не пошла за немилого, зачем я детей бросила?… А вы зачем разлюбили меня?… Зачем с разлучницей связались?… Мне бы пропадать, а ей бы тешиться да смеяться надо мной?… Погубить я ее, барин, хотела… Вот зачем я шла… да Бог не привел… сердце не выждало… Да все равно… И то хорошо: уж теперь весь город знает про вашу любовь… Не любиться вам больше по-прежнему…

Глаза Параши блестели недобрым огоньком. Она захохотала. Рыбинский невольно вздрогнул и заскрежетал зубами.

– Ведьма этакая… чего ты добиваешься от меня?… Неужто ты думаешь, что тебя любить можно?…

– Где уж меня теперь любить!.. Я стара, не хороша стала… Павел Петрович… любили… да еще как… лучше меня не было…

Параша вдруг зарыдала.

– Ах, не в добрый час вы меня взяли из скотной, Павел Петрович… не в добрый, в нехороший час… Только беду вы нажили на свою и на мою голову… А как любила-то я вас!..

– Молчать, дьявол… Еще разнежничалась… что, мне ломать, что ли, себя для твоей любви, когда я тебя без отвращения видеть не могу, ты мне противна стала… Понимаешь ли ты, к чему ты себя привела?… Ведь тебя следует в Сибирь сослать…

– Куда угодно… мне все равно… Детей только жалко…

– Жалко тебе, ведьма… Их у тебя никто не отнимал… сама бросила… Нет, ты думала бороться со мной… Вот я тебе покажу себя… я тебя образумлю… я тебя заставлю слушаться… Неотвязная любовь… дьявол этакой…

Рыбинский кликнул письмоводителя и приказал запереть Парашу в одну пустую комнату, пока он сделает о ней распоряжение. Затем он стал обдумывать: как поступить с нею. Он был в большом недоумении и не знал, на что решиться… В городе уже, вероятно, все знают и толкуют о всей этой истории. Если действительно наряжено следствие, это последнее обстоятельство всего больше может повредить ему. Надобно непременно скрыть концы. Рыбинский думал, ломал голову и не раз посылал проклятия не только Параше, но и Юлии Васильевне, и всему женскому полу…

Среди этих размышлений к нему явилась Афанасья с письмом Кострицкой.

«Вот еще расчет на вечную верность, на рабскую неизменность чувств», – думал он, читая письмо Юлии Васильевны. Ведь это удивительно… эти женщины… Самой опротивел муж через год после свадьбы, а от меня ожидает вечной любви… А какая к черту любовь… просто скуки ради… Нет никого поинтереснее меня, вот и я хорош до времени… Нет, черт вас дери… С этой любовью оскандализируешься так, что сделаешься посмешищем всей губернии…

Рыбинский опять стал перечитывать письмо Юлии Васильевны.

«Я старалась всем внушить, что она сумасшедшая: может быть, этим удастся оправдаться и объяснить дело», – читал Рыбинский.

«Ну это, по крайней мере, умно…» – думал он. Хорошо бы ее и в сумасшедший дом посадить, да теперь опасно: пожалуй, придерутся… И вдруг светлая мысль осенила его голову. Он приказал опять позвать к себе Парашу и остался с нею наедине.

– Послушай, Парасковья, – сказал он ей. – Ты любишь своих детей… тебе жалко их?…

– Что вы спрашиваете, Павел Петрович: разве я не мать?… Мне нельзя сказать, что они не мои дети… как вы говорите.

– А вот к чему я говорю… я тебя не люблю и любить не могу… Но детей мне твоих жалко… они пропадут, погибнут без тебя… По-настоящему, за твою вину тебя следовало бы сослать на поселение… Но я не хочу губить тебя и особенно твоих детей… Если ты любишь их, ты должна ехать сейчас же опять в деревню и выйти там замуж… Если же ты не согласна, то я тебя посажу в сумасшедший дом, потому что ты сумасшедшая: бегаешь от детей, бросаешься на женщин… врешь, сама не знаешь что, чему нет никаких доказательств… Выбирай же любое: или замуж, или в сумасшедший дом?

– Мне теперь все равно… куда угодно… Только детей отдайте…

– Тебе и отдадут детей, если ты выйдешь замуж… А сумасшедшей не позволят держать при себе детей… Ты пойми… Я могу все с тобой сделать… Но я не хочу тебя губить… для детей… Ты уже отмстила мне за себя… побереги же детей…

– Отпустите меня к детям…

– И ты не убежишь опять?

– Нет…

– И будешь жить с мужем?

– Буду…

С этим словом Параша громко зарыдала, бросилась к ногам Рыбинского и прильнула к ним, покрывая поцелуями. Что-то такое особенное, не бывалое: не то раскаяние, не то сострадание прокралось в сердце Рыбинского.

– Ну, перестань… Дело кончено… Любви не воротить… Я