– Голубь мой, кто ж задаёт такие вопросы женщине? Особенно, если свой девятнадцатый день рождения она отпраздновала очень и очень давно? – ироничная улыбка скользнула по ярко-красным губам. – И потом, после четвёртой сотни как-то перестаёшь считать.

После четвёртой сотни? Сначала Арсений растерялся, а потом с досадой подумал о том, что напрасно тратит время. Сказки старые вспоминает, словно младенец. Едва в штаны от страха не надул. Ясно же, что Полина Ивановна окончательно свихнулась на старости лет.

– Я не стала такой, как они, это невозможно, – женщина продолжила свой рассказ, а Арсений, несмотря на желание немедленно уйти, остался на месте, чтобы дослушать историю до конца. – Но первый саркофаг был придуман именно здесь, а я, всё ещё надеясь на то, что когда-нибудь Руслан передумает и выберет меня, поспешила им воспользоваться. Он говорил мне: «Дело в первую очередь. Я не поставлю весь эксперимент под угрозу из-за намёка на какие-то чувства к тебе». Намёк на чувства. Это должно было звучать унизительно, а звучало, как божественная музыка, дарующая надежду. И ведь я верила ему, каждому его слову. И прощала всё, что нельзя прощать. Унижение, отобранных детей, презрительные усмешки, холодность. Я ничего этого не замечала, я видела лишь, что он строгий, принципиальный, старательный учёный. Очень красивый. И ещё верила, что когда-нибудь он, вопреки… Рухнуло всё, когда он всё-таки забыл о принципиальности и в синих глазах загорелся любовный костёр, но не для меня, а для другой. Молоденькой, наивной, влюблённой в него до безумия. Спроси, как я это пережила? Спроси, что я сделала?

– Что? – хрипло прошептал Арсений.

– Я рассказала ей обо всём. Обо всех экспериментах, об опытах над детьми, о Селекционно-исследовательском корпусе при Регенерационной Академии, про Колонию имени Руслана Стержнева. Чтобы она знала, кого любит, чтобы не верила в его чувства, чтобы поняла, какое он чудовище… Не знаю… – Полина Ивановна выпрямилась, прошагала до кромки тёмной воды, что лениво облизывала пологий берег, и тихо-тихо продолжила: – Без всяких чтобы. Мне просто до мушек перед глазами хотелось сделать ей больно. Унизить.

Она снова взяла паузу, и Арсений перевёл дух, пытаясь уложить полученную информацию в голове. Если на секунду допустить, что Полина Ивановна говорит правду, что какие-то безумные учёные проводили здесь опыты… Что они искали? Лекарство от смерти? Пытались создать идеального человека? Чем бы это ни было – неважно. Основные вопросы так и остались без ответов. Как всё это увязать со стоящей возле мобильного фоба капсулой? С Лялькой? С Цезарем? Как они связаны? И откуда синеглазый воробей вообще здесь взялся?

– Только этого. Только этого, – тем временем прошептала женщина, судорожно прикуривая очередную сигарету. – Смерти – никогда.

И всхлипнула громко, а торопливое эхо, живущее в этом гроте, поспешило повторить этот звук и полностью заглушило другой, изумлённый и сомневающийся, который издал Северов, когда вспомнил последнюю историю о чернобровой Ади. История была совершенно девчачья, и, впридачу с плохим концом, не та, которая может заинтересовать мальчишку четырёх-пяти лет, но всё же он её слышал и помнил. О том, как грозный Ру любил свою единственную Ади, как подарил ей луну и звёзды, и как завистливая и злая ведьма, чьё сердце насквозь было пропитано ядом, околдовала юную жену грозного Ру. И весёлая красавица, чей смех был подобен звону хрустальных колокольчиков, загрустила и умерла от тоски.

Кто вообще умирает от тоски? Разве такое возможно?

– И конечно, после всего он даже не взглянул в мою сторону, – продолжила Полина Ивановна. – Ни тогда, когда я стояла перед ним на коленях, ни после. Он свернул лабораторию, объявил свои же эксперименты бесчеловечными и просто бросил нас, покинув планету вместе со всей своей командой.

У Арсения голова шла кругом. Рассказ был запутанный. И, само собой, не всему можно было верить – уж точно не тому, что Просто Полина Ивановна живет в Детском корпусе несколько сотен лет – но какие-то выводы Северов сделал.

Первое. Просто Полина Ивановна не так проста, как кажется.

Второе. Здесь замешаны либо инопланетяне, во что верить совсем-совсем не хотелось, либо сикры. Кто ещё мог настолько обогнать Яхон и Кирсовских изобретателей, которые и слыхом не слыхивали о разработках, подобных серебряному саркофагу?

Третье…

– Что молчишь?

Арсений рассеянно посмотрел на хмурящуюся женщину и без особой надежды на ответ спросил:

– А Лялька? Она какое ко всему этому имеет отношение?

Полина Ивановна подошла к саркофагу, обвела наманикюренным пальчиком один из тёмно-серых, почти чёрных камней, украшавших крышку «гроба», и задумчиво пробормотала:

– Лялька? Лялька, мой хороший, это словно несбыточная мечта, которую кто-то взял и воплотил вместо меня в жизнь. Точно такая же, как мне мечталось, а не моя… Она ведь совсем на него не похожа… Нет, если знать заранее, сходство, конечно, можно найти. А я, если честно, даже на синеву её глаз не обратила бы внимания, если бы не это.

– Что это? – Северов наклонился, чтобы рассмотреть камень, о котором говорила женщина.

– Хранитель крови, – она грустно улыбнулась. – У каждого рода он свой. У Руслана тёмно-серый, гладкий и холодный, как гематит… Нет, в этих-то камнях крови, конечно, нет. Пустышка, единственное назначение которой – показать, чьему роду принадлежит ребёнок… Пойдем, выпить хочу, а фляга пустая…

– Но как же? – Северов растерянно посмотрел на саркофаг и с досадой подумал о том, что лучше бы Полина Ивановна ему вообще ни о чём не рассказывала. Теперь вопросов стало ещё больше.

– Я обещала – я расскажу, не стоит убивать меня взглядом. Мою шкуру твои смешные уколы всё равно не пробьют.

И она действительно рассказала – неспешно, путано, пьяно, но Северов был терпеливым слушателем и из многочисленных отступлений, из язвительных замечаний, из горестных вздохов и подтрунивания над собой сумел вычленить главное, и общая картина происходящего всё четче прорисовывалась, в очередной раз переворачивая картину мира.

Много лет назад, гораздо больше, чем четыреста, гораздо больше, чем Арсений мог позволить себе представить, к берегам их планеты причалило судно, на котором было двенадцать одиноких мужчин. Никто не знал, откуда они прилетели, никто не спрашивал, сколько лет они провели в своих скитаниях, но мужчины были сильны телом и духом, молоды и хороши собою, с лёгкостью брались за любую работу, и свободный народ принял их у себя. Шли годы, и те, кто был детьми в тот день, когда пришельцы сделали свой первый шаг по землям свободного народа, состарились и умерли. Двенадцать же чужих мужчин, которые за это время почти успели стать своими, не изменились ни на морщинку, ни на один седой волосок, только в глазах их появилось ещё больше тоски и одиночества, потому что шестеро из них за эти годы похоронили своих жён. Пятеро не шли на сближение ни с кем, а последний, двенадцатый, ожидал рождения первенца. И это взбудоражило маленькую общину пришельцев, как ничто и никогда. Одиннадцать человек буквально носили на руках смеющуюся и ничего не понимающую женщину, а двенадцатый – отец малыша – находился в состоянии глубокой депрессии.