Но тот момент, когда «Мангуст» был собран, когда он состоялся как творец чего-то настоящего, как Мастер, когда жизнь удалась, был единственным, и его он запомнит на всю жизнь. И будет благодаря ему знать, что все было не зря.

Он вспомнил, что странно себя ощущал тогда, что на душе полагалось быть празднику, а праздника не было. Синдром достижения цели. Но теперь он твердо знал, что нормальный человек, добившись того, к чему долго шел, не станет прыгать, потрясать в небо кулаками и истерически выкрикивать: «Я сделал это!»

Ничего подобного! Достигнутая цель моментально открывает новые горизонты и новые цели, путь к которым не близок, не далек, но устлан всякими разными терниями. И работа на этом пути предстоит еще серьезнее, чем на том, что пройден.

А он еще досадовал на себя, непутевого, что вот: больше было от сделанного дела непонятной и необъяснимой тревоги, чем радости. Каким же наивным он казался теперь себе нынешнему!

Теперь, миновав этот рубеж и пройдя черт его знает сколько всего, он знал, что не нужно никакого нового смысла в жизни искать. Все время он был полон отчаянной решимости уничтожить все, что стоит между ним и прежней жизнью, но ностальгия по простоте и ясности мира дала ему вдруг момент просветления. Он почувствовал всю свою судьбу встроенной в нелепость и несправедливость жестокого мира. И не увидел противоречия. Все было ненапрасно. Все было к делу и по уму.

И как-то смиренно и чисто он понимал теперь, едва переставляя ноги и обнимая необъятное легкой мыслью, что готов к смерти. Вот еще недавно, минуту назад не был готов. А теперь в любой миг — готов принять смерть. Умереть. И не жить больше. Умереть без иллюзий, без веры в немыслимое «после». С полным осознанием того, что после НИЧТО. И ничего уже ни с ним — Сашкой Вороненком — не будет, ни для него уже ничего не будет.

Но это было не беспомощное смирение перед неизбежным. Просто просветление. И все. Он по-прежнему не собирался отдавать свою жизнь без боя. Но теперь он до такой степени не боялся умереть, что сделался словно бы неуязвим. И опасен. Нешуточно.

Он едва ли осознавал, что на его выбор теперь не смогут повлиять ни боль, ни опасность смерти, ни увечья. Ничто не заставит теперь его руку дрогнуть, а дух сдаться. Нет, так хорошо и возвышенно он о себе не думал, хотя это и было именно так. Он просто осознал, что жизнь — действительно состоялась и удалась.

Потому что неважно, как далеко ты прошел.

Важно, чтобы это была именно твоя дорога.

И пусть кто угодно скажет, что этот путь обернулся смертельным запутанным лабиринтом, Сашка принял его.

И готов был, как жить столько, сколько еще отпущено, получая удовольствие от самого факта жизни, а не от жизненных благ, так и умереть и принять это как должное.

Птичка словно почувствовала его мысли и, остановившись, смерила долгим испытующим взглядом.

Нельзя сказать, что осмысленный взгляд птички был приятен. Скорее нет.

Что-то решив для себя по его поводу, офтальмоптер двинул дальше, уже не задерживаясь и не останавливаясь.

Погода начала портиться.

Поначалу Сашка списал это дело на вязкую, прохладную тень улицы, по которой повела его птица. Но потом, когда они вышли на площадь, окруженную снесенными почти до основания зданиями, Воронков понял, что небо подернулось дымкой пепельных облаков и стало пасмурно. Прохладный ветер порывами налетал, поднимая поземку пыли.

И воздух сделался влажным, будто надвигался дождь.

— Только еще под дождем погулять не хватало, — проворчал Сашка, хоть и обретший изрядную долу самурайского стоицизма в силу озарения, но по-прежнему предпочитавший дискомфорту комфорт.

И вдруг, будто кто-то сказал ему четко и ясно, он понял, что дождя не будет.

— И на том спасибо… — ответил Сашка неизвестно кому, любезно пообещавшему, что хляби небесные не разверзнутся, и чаша сия минует его.

Процессия продвигалась к окраинам города. Мнемонически, по уменьшению груд битого кирпича Сашка понял, что в этом районе этажность зданий была поменьше, чем в эпицентре военных действий. Хотя теперь весь почти город был нивелирован бомбардировками.

Жалко. Красивый, наверное, был.

Внезапно за уцелевшей, прихотливо, уступчато выложенной стеной открылся парк. Зеленый, несколько запущенный газон, грибовидные деревья — кажется, липы, стоящие живописными группами. Мощеная дорога взбиралась на холм. Кое-где на газоне виднелись черные воронки, обрамленные клочьями вывернутого дерна, но парк явно не обстреливали специально. Разве что случайные снаряды залетали.

Птица уже поднялась на холм. Вновь оглянулась. Начала спускаться по ту сторону.

Сашка заспешил, боясь, что, если потеряет птицу из виду, она может исчезнуть так же внезапно, как появилась в городе, и он тогда не будет знать пути и останется обречен скитаться глухими окольными тропами.

Джой тоже заволновался, но теперь уже убегать вперед не стал. Что-то заставляло его держаться подле хозяина. И так было нужно.

А поднявшись на вершину холма, Сашка задохнулся от того, что увидел.

Вид, открывшийся с вершины холма, был настолько поразителен, что у Сашки перехватило дыхание.

Позади над городом сгущались тучи. А впереди лежала залитая солнцем зеленая долина. Вогнутой изумрудной линзой она соединяла далекие, царящие на горизонте горы с коническими выбеленными вершинами и покатые холмы по эту сторону, на которых громоздились развалины некогда прекрасного города.

По дну долины змеилась тихая река, берега которой словно скобки соединяли арочные мостики. Желтые мощеные дороги соединяли кучки белых домов с островерхими красными крышами. От этого сочетания цветов — красного и белого — дома, стоящие вдалеке, были похожи, на крепенькие грибы.

Те же строения поблизости производили впечатления маленьких бастионов: массивные выбеленные стены, белокаменные упоры, маленькие, высоко под самой крышей окошки, похожие на бойницы.

Дома, стоящие по два или три, были окружены садами. В садах на первый взгляд хаотично стояли мощные деревья с шаровидными кронами.

Деревья росли здесь века. И цвели по весне и давали плоды по осени. И маленькие детские ручки собирали урожай крупных, сочных, напитанных солнцем плодов.

Нигде не было видно распаханных квадратов полей и огородов. Только сады, огороженные золотыми, блестящими на солнце, как новая, подарочная корзинка, плетнями причудливых конфигураций, с ажурными арками из лозы.

Ближайшая усадьба располагалась метрах в ста ниже по склону холма. И просматривалась отсюда как на ладони. Окружавший сад плетень приноравливался к рельефу. Помимо деревьев в саду были цветущие кустарники, мосточки, беседки, сооруженные так же, как и ограда из лозы.

Сашка вдруг ощутил новую способность своего сверхчувствия: его зрение, будто научившись у чудо-очков, приобрело способность приближать объекты, а слух обострился, так что слышалось перешептывание листьев и плеск воды.