что мы с Кораблёвым распрощались. Он так и будет жить в моем детстве (ну ладно, и в отрочестве тоже) – но уж в юности ему делать нечего.

Не тут-то было. Дениска настиг меня в конце первого курса, то есть весной 1969-го. Был у меня товарищ Саша Алексеев, который, прознав, кто я такой, очень любил с моей помощью знакомиться с девушками. Это могло быть и на психодроме – в университетском скверике на Моховой, там, где стоят статуи Герцена и Огарева, это могло быть поздним вечером во время прогулок по Тверскому бульвару, да и просто на не слишком людной улице, где Саша Алексеев примечал стайку симпатичных девчонок – хотя зачем я сказал «симпатичных»? В восемнадцать-двадцать лет они все просто чудо. «Здравствуйте, девочки! – восклицал Саша, перегородив им дорогу или подойдя к скамейке, где они сидели, если дело происходило в скверике. – Погодите, не убегайте и, главное, не бойтесь. А вот вы знаете, кто это?» – и показывал на меня.

Надо сказать, Сашу не посылали к черту сразу, потому что он был очень мил и обаятелен. Яркий блондин с голубыми глазами, с чуть курносым носом, вылитый Александр Демьяненко – он же Шурик из «Операции Ы» и «Кавказской пленницы».

Саша мне рассказывал, как ему удавалось добиться существенной благосклонности от девушек именно, если можно так выразиться, кося «под Демьяненко». Историй было две. Первая – что он и есть уволенный с «Мосфильма» и запивший с горя Александр Демьяненко. Но на это, как говорил он мне, недовольно морща нос, клевали уж очень простые девицы. Одни только «зарянки».

Вы знаете, кто такие «зарянки»? «Зарянками» тогда звались приезжие девушки, которые устраивались работать в фирму бытовых услуг «Заря»: уборщицы, домработницы, няни, сиделки, окномойщицы. Потому что москвичка тут же начинала задавать разные обидные в смысле недоверия вопросы. Типа с какого фильма прогнали, кто режиссер, а то и вообще – кто директор «Мосфильма», который подписал такой ужасающий и несправедливый приказ. «Тут приходилось смываться», – говорил Саша. Но с интеллигентными девушками, как это ни странно покажется, срабатывал второй вариант. Саша, жалобно хныкая, говорил, что он младший брат артиста Демьяненко и что у них в семье все ужасно несправедливо сложилось – «Ему всё, а мне ничего. С детства так было – у него отдельная комната, а я на раскладушке сплю в коридоре. Он в английскую школу, а я в ПТУ. Его во ВГИК, а я на завод». И девушки довольно легко разжалобливались этой мелодраматической и, как сейчас бы сказали, совершенно сериальной историей. И Саше под это дело перепадало. Правда, в финале его все-таки просили принести автограф от знаменитого братца. Он, разумеется, обещал и оставлял свой телефон, в котором предусмотрительно перепутывал одну-две цифры…

Так вот. Обаятельный, улыбчивый Саша тыкал в меня пальцем и говорил девушкам: «Вы знаете, кто это такой? Денис Викторович Драгунский. Если что, он может паспорт показать. Дениска, паспорт при себе? Девушки, а почему вы не реагируете? Где ваши аплодисменты? Вы что, не поняли? Вы читали «Денискины рассказы»? Вот это он и есть!» Если выяснялось, что девушки читали «Денискины рассказы» и рады познакомиться с персонажем, было все-таки обидно. А если выяснялось, что нет, не читали, было еще обиднее – зря дурака валяли. Вдобавок – сознание собственной недостаточной популярности, не сравнить с Александром Демьяненко. Я ощущал свою вторичность. А если первичность, то никому не нужную. Я не сердился на папу. Но не могу сказать, что был рад и счастлив. Понимание того, сколь уникален и прекрасен этот опыт, пришло гораздо позже.

Мне всегда по-глупому везло.

Непонятно почему – в ходе шумного общего собрания – меня на втором курсе выбрали председателем научного студенческого общества филфака. Моими заместителями стали два (в будущем) выдающихся ученых: лингвист-кавказовед Миша (Михаил Егорович) Алексеев и политолог Миша (Михаил Васильевич) Ильин. Вообще же о своих сокурсниках и однокашниках писать – отдельная книга получится. Может быть, когда-нибудь…

Как председатель НСО (я пробыл в этой должности до конца четвертого курса) я входил в курсовое бюро комсомола. Тут нужно сказать о своих весьма странных – хотя, наверное, не таких уж оригинальных – политических убеждениях того времени.

Кстати, какие политические убеждения были у Дениса Кораблёва?

Он был нормальный советский сначала октябренок, а потом пионер. Во всяком случае, ни о чем другом в «Денискиных рассказах» не сказано. Наоборот, его советское пионерское сознание очерчено вполне явственно. И в рассказе «Сражение у Чистой речки», и даже в рассказе «Старый мореход», где Дениска мечтает получить в подарок настоящую саблю, поехать на Кубу и рубить врагов революции.

А вот у Дениса Драгунского с Кубинской революцией произошла смешная и чуточку обидная история. Были какие-то дни и недели в 1959 году, когда судьба Фиделя Кастро висела на волоске. То ли американский десант, то ли что-то еще. И мы все, советские люди и советские пионеры в том числе, очень переживали. Очень боялись, что революционную Кубу задавят американские империалисты. Мне в порядке пионерского поручения велели нарисовать плакат со словами «Куба борется – Куба победит». А я как раз болел. «Сидел дома на справке», как тогда говорили. Но, несмотря на все сопли, я прилежно вырисовывал буквы на большом, примерно метр на два, листе бумаги, который лежал у меня в комнате на полу, придавленный по краям тяжелыми книжками. «Куба борется» – выводил я плакатным пером. Наконец плакат был готов, а назавтра врач разрешил мне идти в школу. Я свернул плакат в большой рулон, бережно нес его под мышкой, чтобы не смять. Побежал из раздевалки, не заходя в класс, сразу в пионерскую комнату. «Вот», – сказал я. А мне сказали: «Поздно». У меня прямо сердце зашлось – неужели американские империалисты захватили Кубу и убили Фиделя Кастро? Именно это я спросил у девочек, которые толпились в пионерской комнате. Они засмеялись и сказали: «Всё! Куба победила. Пойди выброси свой плакат».

К сожалению или к счастью, я был очень, как сказали бы психологи, интегрированная личность. А может быть, наоборот – дезинтегрированная в дым. Потому что я был совершенно честным и преданным пионером.

Больше того – у меня даже были вполне советские идейные принципы. Например, в комсомол я вступил позже всех. Но не потому, что я увиливал от Всесоюзного Ленинского коммунистического союза молодежи, а совсем, можно сказать, по обратной причине. Когда меня в числе первых рекомендовали в комсомол, нужно было пройти формальную процедуру. Старшеклассники задавали стандартный вопрос: «Вот скажи, Сережа, Маша, Петя и так далее, почему ты хочешь вступить в комсомол?» Ответ, сами понимаете, был такой же стандартный.