раны и настанет день, когда отношения между матерью и дочерью улучшатся. Но этот день так и не настал.

Она вошла в сад и остановилась на расстоянии от нас обоих, и тут я увидел, что с ее плеча свисает йуми[140], а за поясом у нее кайкэн. Я наклонился, поднял свои мечи и встал перед ней.

– Она оставила меня с ним одну, – сказала Башира, лицо ее походило на бесчувственную маску. – Она бросила меня.

– Нет, не бросила, – поправил я падчерицу. – Твой отец выслал ее из страны, когда она узнала, что он с тобой делает. А твоя бабушка даже помогала ему в его грязных делах. Это их вина, Башира. Не Саниу. Она взяла бы тебя с собой, если б смогла.

– Она могла бы вернуться! – повысила голос Башира, и глаза ее яростно засверкали.

Вынув кайкэн из-за пояса, она взяла его за рукоятку правой рукой, а большим пальцем левой руки гладила клинок, словно кожу возлюбленного. На траву под ноги Баширы начала капать кровь, но она словно ничего не замечала.

– Но ей больше нравилось там, без меня, – продолжила Башира. – И она предоставила ему заботиться обо мне.

– Знаешь, что делала твоя мать в тот день, когда я встретился с ней? – спросил я.

Башира моргнула, но не ответила, и на лице у нее ни один мускул не дрогнул.

– Она плакала, – ответил я на свой вопрос. – Я наткнулся на нее, когда она обливалась слезами, сидя в саду, похожем на этот. Спросил, что случилось, но она не стала мне рассказывать. Позднее я узнал, что это был твой день рождения. Она была безутешна, потому что ей очень тебя не хватало.

– Значит, ей надо было вернуться ради меня! – выкрикнула Башира и направила кинжал острым концом в мою сторону. – Вместо этого она оставила меня одну с тем чудовищем. Вы знаете, что он делал со мной?

– Да, – ответил я. – И мне очень жаль.

– Я была ребенком!

– Не вини ее. Она бы вмиг поменялась с тобой местами, если бы это было возможно.

– Вы были там же в тот день, когда я столкнула моего отца в колодец. – Башира рассмеялась язвительно и тряхнула головой. – Помните, что я сказала потом?

Я лихорадочно припоминал тот злосчастный день в Иокогаме, где я вскоре свалился с тяжелой болезнью. Это было давно, но стоило ей спросить меня, и я все вспомнил. Тогда я не понял, что она имела в виду, но теперь все прояснилось.

– Один из двух, – повторила она свои давние слова. – Первым был мой отец, и я знала, что мать станет второй. Они оба мертвы. Оба наказаны за свои преступления.

– Но ты осталась здесь, – сказал я, – после того, как ты убила Саниу. И живешь с ним. – Я кивнул в сторону Хакиру. – Почему? Почему не уходишь от него? Чем он так привязал тебя к себе?

– А куда мне идти? – пожала она плечами. – Он заботится обо мне. Дает мне денег. Он пустил в ход все свое влияние, чтобы смерть моей матери признали не подлежащей расследованию. Хотите узнать, что я с ней сделала? Я отрубила ей голову! – расхохоталась Башира. – Я отрубила ей голову! – выкрикнула она.

Она уже танцевала вокруг нас, – казалось, она не владеет собой.

– И меня это развеселило. Ведь она знала, что я собираюсь сделать. Я связала ее, а потом сообщила о своих намерениях и заставила ее дожидаться смерти. Она умоляла простить ее, но я не поддалась. Взамен я просто…

Я не услышал, что еще произошло с Саниу, ибо уже размахнулся мечом и, не сказав ни слова, вонзил клинок ей в сердце и, одновременно орудуя танто, отделил ее голову от тела. Голова покатилась по земле к ногам Хакиру, он вскрикнул, кое-как встал на ноги и, схватив костыли, попятился от этого жуткого артефакта. Тело девушки упало на траву, из перерубленной шеи брызнула кровь, и я обнаружил, что меня всего трясет.

Оглянувшись, я увидел, что Хакиру, подняв кайкэн покойницы, держит его в руках. Я сосредоточился на тот случай, если он и вправду захочет сразиться со мной. Но, заглянув ему в глаза, я увидел нечто, напомнившее мне о нашем детстве, когда мы с ним дружили, и, как ни странно, мой гнев начал рассеиваться. Наверное, подумал я, путь к прощению никому не заказан. Мертвая девочка лежала у моих ног. Девочка, не заслужившая такого конца. Наверное, достаточно крови было пролито. Наверное, пришло время прощать.

– Хакиру, – сказал я, но продолжить не успел.

Хакиру, направив лезвие кайкэна на себя, вонзил его в живот, а затем сделал глубокий надрез слева направо. Из открытой раны хлынула кровь Несколько секунд он стоял неподвижно с усмешкой на лице, прежде чем рухнуть на землю.

Часть одиннадцатая

Ангелы добрые и злые

Германия

1790 г. от Р. Х.

Камера моя была маленькой, не более двенадцати футов в длину и шести в ширину. Койка с жестким матрасом была вжата в стену, а ведро, в которое следовало справлять нужду, стояло в углу. Кроме этих удобств, другой мебели здесь не было. Некоторым заключенным повезло, у них за решетками открывался красивый вид, но мое окно выходило на тюремный двор, и в непогоду я кутался в постельное белье, обнимая себя руками, чтобы согреться, поскольку истрепанное одеяло плохо защищало от холода. Я слыхал, что на другой стороне здания заключенные разглядывали разные камни в глубине сада, я же лишь мечтал об этом простом удовольствии. Однако и мне отчасти улыбнулась удача – в том смысле, что обретался я один, тогда как многих насельников тюрьмы Хоенасперг[141] отправляли в камеры по двое, и тогда тот, кто был сильнее, занимал койку, а другой ютился на полу. В любом случае изоляцию я предпочитал общению, особенно при повышенном уровне насилия в столь замкнутом пространстве.

Режим дня всегда был одним и тем же. В шесть утра нас будили звуки гонга, и, выстроившись в цепочку, мы спускались в столовую на цокольном этаже, где каждому выдавали миску с черствой булкой, куском затвердевшего сыра и холодной сосиской, а также кружку тепловатой воды, вроде бы имевшей некогда мимолетное знакомство с чайными листьями. Это не было едой в моем понимании, и я долго привыкал к мучительному голоду, от которого страдал мой желудок. Порой, когда по камере пробегала крыса, я представлял себе, что я почувствовал бы, загнав ее в ловушку, содрав с нее кожу