не выйдет, мы с Йоной проделали тот же путь, что и он, по направлению к домику. Я стоял снаружи и, задрав голову, смотрел на окно второго этажа, видел горящие свечи в комнате и знакомую тень женщины в зеркале. Я приглушенно вскрикнул, от счастья у меня перехватило дыхание. Я был готов взбежать по лесенке, ворваться в дом и потребовать, чтобы мне вернули жену, но брат удержал меня, указав пальцем на уголок в саду, где под ивой стоял надгробный памятник. Я сел на корточки, прочел надпись на камне, и земля покачнулась под моими ногами, ибо на надгробии было высечено имя моей жены.

Вопль вырвался из моей груди, и я опять повернулся к окну. Если там, рядом с Анри, не Сара, тогда кто? Лишь когда она повернулась и я увидел ее профиль, мне стала ясна причина моей глупой ошибки.

Конечно, это была вовсе не Сара. Это была ее дочь Беатрис.

Япония

1743 г. от Р. Х.

Выследив наконец Хакиру, я более не хотел ничего, кроме как ворваться в его дом и положить конец затянувшейся связи между его головой и плечами. Однако мой досточтимый брат Джунпей, державшийся спокойнее и мысливший более здраво, чем я, раздираемый болью, уговорил меня предоставить душе и телу возможность отдохнуть, а за это жуткое дельце взяться на следующий день, когда рассудительность вернется ко мне. Мы отправились в наше временное жилище, маленький дом для путников, где пожилая дама по имени Мицуки положила татами на пол в одной из предоставленных нам комнат.

Чуть позже в нашу дверь постучалась внучка Мицуки, застенчивая девочка по имени Нанако. Низко опустив голову, чтобы не встретиться со мной взглядом, она внесла поднос с двумя мисками для умывания и посудиной с супом мисо, которым мы наполнили наши желудки, и если Джунпей после еды сразу заснул, я много часов не смыкал глаз, потягивая пиво из фляги и беспокоясь, а вдруг моя жертва учует мое присутствие в городе и сбежит во тьме ночи.

Не меньше меня тревожило пребывание моей падчерицы в доме Хакиру, я не понимал, почему она вздумала остаться его пленницей, особенно после того, как он, надо полагать, убил ее мать, по которой горевало мое сердце. Если так, значит, я трижды стал вдовцом.

В конце концов я задремал, но через несколько часов, к восходу солнца, проснулся и побрел на кухню, где наша хозяйка Мицуки уже стояла у плиты, готовя еду на целый день. Она поклонилась, увидев меня, и подала мне легкий завтрак из запеченной на решетке рыбы, омлета дашимаки[134] и зеленого чая в тяване[135].

– Далеко ли лежал ваш путь? – спросила она, сидя напротив меня, пока я завтракал. Добродушие было написано на ее лице, но на правом виске не росли волосы и кожа была в рубцах, а значит, по крайней мере однажды в прошлом она подверглась жестокому нападению.

– Почти через всю Японию, – ответил я. – Из Сендая до Ниигаты, из Осаки до Хиросимы и из Фукуоки до Кумамото. Я увидел нашу страну такой, какой не ожидал увидеть.

– Вас, должно быть, необычайно интересует жизнь вокруг.

– Будь у меня выбор, – улыбнулся я, – я бы навсегда остался в родной деревне, в кругу большой семьи, и выстругивал из бамбука ложки и метелочки для чая[136], такую профессию я некогда избрал. Но помешали обстоятельства.

– Бывает, – кивнула Мицуки. – У меня тоже имелись соображения о том, как я хочу прожить свою жизнь, но, сдается, родилась я в неподходящее время и в неподходящей стране. Но если вы путешествовали столь долго не по своей воле, надо ли понимать это так, будто вы находитесь в поисках чего-то?

– Кого-то. Но я нашел его здесь, в Киото.

Мицуки налила мне чая и смотрела, как я его пью.

– Сегодня будет день ярости, – тихо сказала она. – Я догадалась по выражению вашего лица.

– И что же выражает мое лицо?

– Вы кажетесь решительным. И немного сожалеющим о каких-то событиях в прошлом. Но более всего испуганным.

– Испуганным? – нахмурился я. – Вряд ли.

– Вам страшно, потому что вы превратились в человека, каким вы никогда не собирались стать. Скажите мне свое имя, почтенный гость.

Я сказал, и она улыбнулась:

– Такое имя не для мужчины, который готов с удовольствием пустить кровь. А сегодня кровопролитие случится, так ведь?

– Случится.

– Могу я спросить, чью кровь прольют?

Я отвернулся, не будучи уверен, стоит ли признаваться ей в том, что я задумал. Но Мицуки была очень старой и вряд ли смогла бы мне помешать.

– Человека по имени Хакиру, – сказал я.

– Торговец тканями? – откликнулась она. – Тот, что носит себя на костылях?

– Точно. Выходит, вы с ним знакомы?

– Здесь его хорошо знают. Человек без чести.

– Давно он живет здесь? – спросил я, приподнимая бровь.

– Не очень давно, – ответила Мицуки. – Лет несколько, не больше. Он приехал с деньгами и купил самый большой дом, какой только смог найти. В три этажа, будто кому-то нужно столько места. Вскоре он начал покупать другие дома в городе и сдавать их в аренду за сумасшедшие деньги людям, которые с трудом могли позволить себе подобные расходы. А когда им нечем было расплатиться в срок, он принуждал их выплачивать пени. Его боятся, конечно, но и презирают тоже. Он и вам попортил жизнь?

– Да, было дело, – ответил я.

– Тогда, наверное, настал его черед. Однажды всем нам приходится распрощаться с жизнью, – сказала она, и вена на ее виске, рядом с пятном оголенной кожи, слегка вздулась. Заметив, на что я смотрю, Мицуки прикрыла рубцы ладонью, но вскоре опустила руку.

– Мой муж постарался, – пояснила она. – Жестокий человек. Из тех, кто набрасывается на женщину с кулаками, чтобы себя порадовать.

– Он еще жив?

– Говорят, много лет назад он уехал из Киото под покровом ночи, и не один, но с молодой женщиной, его любовницей, – ответила она. – Но, сказать по правде, он похоронен под этим самым домом. Однажды ночью, когда он спал, я приставила нож к его горлу. Может, когда меня не станет, его найдут здесь. Впрочем, обвинять и наказывать меня будет уже поздно.

Несколько ошарашенный, я не отрывал от нее глаз, пока она, улыбаясь, не положила руку мне на плечо, а затем поднялась, чтобы вернуться к своей стряпне. Но я удержал ее, взяв за руку.

– Скажите мне, уважаемая старейшина, – попросил я, – не была ли вам знакома женщина по имени Саниу?

Мицуки кивнула и опять села рядом со мной. Глаза