Виола, — говорит Источник, все еще сжимая в объятьях Ножа. Я заглядываю в его голос…

Сердце Источника разбито…

Настолько, что заражает своей тоской весь мир вокруг…

Ибо когда скорбит один из нас, скорбим мы все…

Его горе переполняет меня, становится моим личным горем, горем Земли…

Я сознаю весь ужас своей ошибки…

Возможно, из-за нее погибнет Земля, погибнет мир, который я заключил такой ценой…

Небо не имел права ошибаться…

Я убил Ножа…

Я наконец-то убил Ножа…

Ведь я так долго об этом мечтал…

Но исполнение мечты ничего мне не дало…

Я лишь страдаю от безбрежного горя, которое сам же и причинил…

Я вижу его на лице безголосой…

Безголосой, которая сжимает в руке ружье, но не умеет с ним обращаться…

Тогда я открываю свой голос и показываю…

Он широко открывает Шум и показывает мне, как обращаться с оружием: куда поместить пальцы и как сжать, чтобы из дула вылетела белая вспышка…

Он показывает мне, как его убить…

Виола, — снова говорит Бен за моей спиной. — Виола, нельзя!

— Почему это нельзя?! — вопрошаю я, не оглядываясь, не сводя глаз с 1017-го. — Он убил Тодда!

А если ты убьешь его, это никогда не закончится.

От этих слов я невольно разворачиваюсь:

— Как ты можешь такое говорить? Разве можно такое говорить, когда у тебя на руках лежит мертвый Тодд?!

Лицо Бена — это лицо раздавленного человека, а в его Шуме столько горя, что смотреть больно…

И при этом он находит в себе силы говорить такое…

Если ты убьешь Небо, войны не миновать. Сначала спэклы убьют нас. Потом новые переселенцы начнут массово истреблять их с орбиты, а уцелевшие затаятся и станут поджидать людей внизу. И так будет…

На секунду он умолкает, но потом собирается с духом и заканчивает уже вслух:

— Так будет вечно. Виола.

Я снова перевожу взгляд на 1017-го: он даже не пошевелился.

— Он сам хочет, чтобы я это сделала, — говорю я. — Правда, он сам хочет.

— Просто ему страшно жить со своей ошибкой, — объясняет Бен. — Ему страшно жить с этой болью, он хочет положить ей конец. Но представь, каким мудрым и добрым правителем он станет, если до конца жизни будет помнить о содеянном?

— Как ты можешь такое говорить, Бен?

Потому что я слышу их, — отвечает он в Шуме. — Всех до единого. Всю Землю, всех людей, я слышу каждого. И мы не можем позволить им умереть. Виола. Не можем. Ради этого сегодня умер Тодд. Только ради этого…

Больше он не может говорить. Он прижимает Тодда к себе, и в его Шуме звучат лишь два слова: Мой сын… мой сын.

Она снова поворачивается, все еще целясь в меня из ружья.

— Ты отнял его, — говорит она срывающимся голосом. — Мы столько пережили, столько всего вынесли — и победили! Мы ПОБЕДИЛИ, а ты его отнял!!!

Силы ее покидают…

Прости, — вновь показываю я…

И это не просто эхо чужого горя…

Оно — мое собственное…

Не только потому, что я оказался плохим Небом и подверг опасности всю Землю…

Но и потому, что я отнял жизнь…

Впервые отнял чужую жизнь…

Тогда я вспоминаю…

Вспоминаю Ножа…

И тот самый нож, который дал ему имя…

Нож, которым он убил Землю на берегу реки, простого безобидного рыбака, ошибочно принятого за врага…

Он раскаивался до конца жизни…

Раскаяние было написано у него на лице — постоянно, каждую минуту его пребывания в трудовом лагере вместе с Землей, оно свело его с ума и заставило сломать мне руку…

Оно заставило его спасти меня от верной смерти, когда все остальное Бремя уничтожили…

Это раскаяние — теперь мое…

И мне нести его до конца жизни…

Что ж, если мне остался всего один вдох…

Да будет так.

Земля заслуживает лучшего…

1017-й вспоминает Тодда…

Я вижу это в его Шуме, и моя рука с ружьем вздрагивает…

Мы забрели в рыбацкий лагерь на берегу реки, и Тодд ударил ножом спэкла…

Он убил его, хотя я умоляла не делать этого…

1017-й вспоминает страдания Тодда…

И теперь чувствует их сам…

Я тоже знаю эту боль… Ведь я вонзила нож в шею Аэрона…

Врагу не пожелаешь этой муки — убить живое существо…

Даже когда твоя жертва заслуживает смерти…

Теперь 1017-й тоже это знает, как знаю я и знает Тодд…

Знал…

Мое сердце разбито, эту рану не залечить никогда — кажется, она убьет меня прямо на этом проклятом ледяном побережье…

И я понимаю, что Бен прав. Если я убью 1017-го, пути обратно не будет. Второго вожака они нам точно не простят: от нас мокрого пятна не останется. А потом, когда прибудут переселенцы…

Бесконечная война, бесконечные смерти…

И снова все зависит от моего решения…

Развязать новую войну или не дать этому случиться…

Один раз я уже сделала неправильный выбор…

Неужели это — цена ошибки?

Она слишком высока…

Слишком высока…

Но если я опять решу свести личные счеты…

Если я заставлю 1017-го платить… Тогда мир изменится…

Мир кончится.

Но мне плевать…

Мне плевать…

Тодд…

Прошу тебя, Тодд…

Тодд?

Вдруг до меня доходит…

Сердце обливается кровью, но…

Если я убью 1017-го…

И война начнется заново…

И нас всех убьют…

Кто же тогда будет помнить Тодда?

Кто узнает о его подвиге?

Тодд…

Тодд…

Мое сердце бьется вдребезги.

Навсегда…

Я падаю на колени в песок и снег…

С губ срывается вопль — бессловесный истошный вопль…