В подлеске есть комары. Нет, это не комары. Какие-то подозрительные насекомые. Если быть неосторожным, они отложат тебе под кожу свои яйца.

Взвод полностью уничтожен. Все мертвы, кроме одного из моих подчиненных. Возможно, я несу за это ответственность.

Что это за зловещий голос? Наверное, это птица.

– …ночью в джунглях тоже кричат птицы, – сказал мужчина. В кромешной тьме я не могу разглядеть его лица.

Давай подождем здесь до рассвета, затаившись в траве и не двигаясь. Невозможно понять, где право, где лево, и будет ужасно наступить в могилу или что-то подобное.

– …останемся здесь до утра, и их солдаты найдут нас. Попасть в плен – значит покрыть себя позором.

– …может быть, тогда уж лучше покончишь с собой? Другие командиры взводов все так делают.

– …это предпочтение смерти бесчестью.

Мужчина говорит пронзительным голосом. Я не хочу умирать.

Мне вдруг становится страшно. Мне, которому уже давно была противна жизнь, который мечтал только о том, чтобы вырваться из этой бессвязной повседневности, – иными словами, размышлял лишь о том, как ему хочется умереть.

Ты совершил то, что уже нельзя исправить…

Назад вернуться уже невозможно. Поэтому не остается ничего, кроме как идти вперед…

Пронзительный голос разговаривает со мной. Как зовут этого оставшегося в живых подчиненного?

То, что нельзя исправить.

Талия – такая тонкая, что, казалось, может переломиться. Белая, как у восковой куклы, кожа, прохладная на ощупь. И красная-красная свежая кровь.

Я сломал.

Несмотря на то что это так легко сломать, если сломать однажды, уже нельзя вернуть к тому, как было прежде, – что это?..

Нужно торопиться. Здесь нельзя оставаться. Такой малодушный трус, как я, должен бежать.

Но куда?..

Там. Тот прямоугольник света – это тории синтоистского храма. Однако, чтобы достичь его, разве не нужно пройти через кладбище?

– Что ты делаешь?

Мое тело меня не слушается. Ноги заплетаются. Меня окутывает тьма. Я никогда еще не оказывался в столь непроглядной ночи. Нет, неправда. В тот день было точно так же. В ту летнюю ночь.

– А-а-а-а!

Выживший подчиненный смотрел на меня с сомнением. За его спиной сидели еще несколько солдат, которые должны были быть мертвы. Рядом с ним стояла Ацуко Тюдзэндзи.

– Эй, ну что, ты пришел в себя? – сказал Киба – точно, его имя Киба – своим пронзительно-высоким голосом и протянул мне полотенце для рук. – С тебя пот так и льет. Ты что, подцепил простуду? По правде, я ждал, когда ты придешь в себя… Говорить можешь?

Я ухватился за протянутую руку Кибы и сел. Я был на больничной кровати.

– Мне снилась война. Та ночь, когда мы попали под вражеский обстрел, данна, и спасались бегством.

Мое пробуждение было таким внезапным, что этот фрагмент сна я еще помнил, но мне казалось, что это было не все. Это был ужасный сон.

Я поинтересовался, сколько было времени, и один из солдат – нет, это был полицейский офицер – кажется, Киносита – сказал приглушенным голосом, что уже одиннадцать часов.

– А-а, – неопределенно протянул я в ответ.

Прошло еще некоторое время, прежде чем ко мне полностью вернулась память.

– Одиннадцать… вечера или утра?

– Ой-ой… после того, как отключился вечером, ты проспал здесь всю ночь. Сейчас одиннадцать часов утра, – сказал Киба.

Вот как. Я ясно помнил то мгновение, когда потерял сознание. Мне даже не нужно было закрывать глаза, чтобы все произошедшее вновь ожило передо мной, как в кинофильме.

Кёгокудо держал в руке ветряной колокольчик-фурин. Тот самый, который всегда был подвешен к свесу крыши его дома. Примерно в тот же момент, когда упали ширмы, вбежали Киба и его люди. За ними следом спешили врачи «Скорой помощи» в белых халатах – у них были носилки. Найто бился в яростном припадке и вопил как безумный. Киносита скрутил ему руки за спиной. Но, несмотря на это, Найто продолжал сопротивляться и отбиваться, отвратительно извиваясь в бесплодных попытках вырваться. Аоки поддерживал под руку пожилую хозяйку дома: сидя на своем стуле, она горько рыдала, издавая лишь бессвязные стоны. Киба что-то говорил директору клиники, но старик, судя по всему, его не слышал: он стоял, словно впав в маразм, с совершенно бледным лицом. А Рёко, что делала Рёко? Кёгокудо с выражением лица как у бога смерти – синигами – прошел мимо меня. В открытом настежь дверном проеме виднелось ошеломленное лицо Ацуко Тюдзэндзи. Кёгокудо коротко обернулся и посмотрел на меня:

– Ты этого хотел. Доволен?

Своим ускользающим сознанием я искал Рёко. Рёко…

Она смеялась.

Все это произошло в течение нескольких секунд.

– Все, кто имеет отношение к делу, настолько не в себе, что я, откровенно говоря, не возьму в толк, что там произошло. Но теперь у нас есть труп, так что все, как ты понимаешь, немного изменилось. Для удобства эта комната будет штабом нашего следствия. Я вызвал подкрепление, так что с самого утра криминалисты обследуют место происшествия, но, так или иначе, полная картина инцидента… да какое там, я даже очертаний ее не могу увидеть. Это убийство? Выбрасывание трупа?.. Нет, поскольку он находился в комнате, то это не выбрасывание, так?

– Что случилось с Кёгокудо?

– Он мгновенно исчез – как говорится, скрылся в облаках… Куда он пошел?

– Я не знаю, извините, – виновато проговорила Ацуко Тюдзэндзи.

– Как бы то ни было, неплохо было бы задать некоторые вопросы в интересах следствия… поэтому я ждал здесь все это время, пока ты проснешься.

Я постепенно осознал, что комната, где я спал, была, вероятно, одной из палат в новом здании клиники Куондзи.

– Бабуля так переволновалась, что впала в беспамятство. У деда легкая сердечная недостаточность. Найто и вовсе плачет, вопит, обоссался от ужаса и впал в полубезумие, так что толку от него никакого. Младшая дочь, само собой, без сознания: она в тяжелом состоянии, ее увезли в другую больницу. Сейчас ей, наверное, делают операцию.

– А Рёко-сан…

«Что случилось с Рёко?»

– В сравнении с остальными старшая дочь в порядке. Но она не говорит ни слова. Ну-у, какой бы ни был стойкий характер, а пережить подобное… что ж, тут ничего не поделаешь. Она отдыхает в своей комнате. Под надзором, разумеется.

Аоки принес мне стакан воды. Выпив его до дна, я вспомнил слова Кёгокудо: «Трудно сказать, есть ли у твоих слов ценность в качестве доказательств, но после того, как все закончится, ты должен будешь дать свидетельские показания».