был никем. Такой могла быть судьба Томаса: утонуть в тумане бывшего и небывшего, раствориться за черной завесой времени, сгинуть в пасти моря. И был он не более чем травинкой, пылинкой, быстрым порывом ветра, ящеркой, бегущей вверх по солнечной стене, облачком дыма над наконец-то погасшим костром или снегом, который падает и сразу же тает.

Я не могла поговорить с Джеком Невинсоном ни о своих страхах 1988 года, ни о более ранних, ни о Кинделанах, ни о Северной Ирландии. Возможно, это заронило бы в его душу сомнения, лишило бы уверенности… Но какой был бы в этом смысл? Старому одинокому человеку надо за что-то цепляться, когда он стар и одинок, – хотя бы за самое мелкое событие минувшего дня, а еще лучше – за свои фантазии. После его смерти я только порадовалась, что ничего ему не сказала. И, падая с кровати, он мог по-прежнему считать своего таинственного сына живым и верить, что тот вернется, хотя сам он его уже не увидит. А когда после смерти Джека я осталась еще чуть более одинокой (правда, со мной всегда, все эти годы, были мои дети, да и какой-нибудь мужчина не раз, хоть и ненадолго, появлялся рядом), порой я чувствовала на себе влияние его ни на чем не основанной уверенности.

Растаял 1988 год, а с ним ушло в прошлое и то, что случилось в Белфасте с капралами Вудом и Хоузом, до полусмерти избитыми толпой и потом приконченными теми, кто в своей неуемной злобе хотели бы убить их еще десять раз. Да, мои страшные фантазии постепенно отступали, а вот то, что сказал мой свекор, наоборот, осталось со мной. Поэтому не без влияния неких предрассудков, которые часто укореняются в нас очень глубоко и заставляют совершать бессознательные действия (скажем, постучать по дереву или, как в былые времена, перекреститься), я иногда по-прежнему выходила на один или другой балкон, особенно в сумерки, или в полной темноте, или на рассвете, когда сна не было ни в одном глазу, и смотрела на площадь Ориенте (через бинокль, а то и просто так), где Веласкес писал “Менины”, на улицу Сан-Кинтин, на улицу Лепанто, где когда-то стоял Дом математики[50], на площадь Энкарнасьон и эспланаду Королевского дворца. Я надеялась увидеть где-нибудь там знакомую фигуру, изменившуюся под влиянием времени и пережитых испытаний. А может, после жизни, которая оказалась лучше, чем та, которая у него получилась со мной, – жизни с другой женщиной и другими детьми. Томас и на самом деле оказался человеком-загадкой, а в царстве химер возможно все.

VIII

– Вы даже представить себе не можете, мистер Саутворт, сколько раз за все это время я успел подумать о том же, о чем думал в тот момент, когда решал, что мне делать, а случилось это двадцать лет назад.

Том Невинсон был ненамного моложе своего бывшего тьютора, но обращался к нему с прежней почтительностью. Есть случаи, которые, по сути, не допускают перемен, например, когда имеешь дело с преподавателями, особенно если преподаватель и ученик долго не виделись, то есть непрерывного общения между ними не было.

– Ну и о чем ты думал? – спросил мистер Саутворт – скорее из вежливости, чем испытывая искреннее любопытство.

Он еще не пришел в себя от неожиданного визита Томаса – тот не позвонил заранее и не предупредил, что намерен зайти, – от неурочного вторжения этого мужчины средних лет, который назвался Томасом Невинсоном, но был совершенно не похож на того Томаса, каким запомнил его мистер Саутворт. Да и сам он теперь почти полностью поседел, слишком рано поседел, хотя в остальном переменился мало. Он по-прежнему жил в той же квартире в колледже Святого Петра, по-прежнему ловко управлялся со складками своей черной мантии, которые ровно падали вниз, закрывая ему ноги (в этих складках он никогда не путался), – а мантию непременно надевал для бесед с подопечными студентами и на занятия, хотя в девяностые годы, предвещавшие наступление нового злобного века, на это уже начали косо поглядывать, считая признаком авторитарности и элитарности.

Правда, косо тогда начинали поглядывать на многое, и любые проявления вежливости, воспитанности и образованности могли восприниматься как оскорбление. Но мистер Саутворт был по натуре вежлив, благороден и мудр, как и профессор Уилер, если не больше (последнего чуть позднее станут называть сэром Питером Уилером), и не собирался идти против своей натуры в угоду большинству, которым ловко манипулировали, приучая людей чувствовать себя марионетками судьбы и внушая им комплекс неполноценности, призванный служить охранной грамотой, оправданием всему и жизненным двигателем.

– Вы можете счесть это преувеличением или желанием похвастать своей прозорливостью, – ответил Том Невинсон, – но я был совершенно уверен, что решение, которое мне приходилось тогда принимать, повлияет на всю мою дальнейшую жизнь. Так оно и случилось. Не на дни, не на месяцы и даже не на годы, а на всю жизнь буквально с того самого мига, а ведь я только начинал свой жизненный путь, когда мы с вами познакомились, и вы, возможно, хотя бы немного помните, каким я был. Но вы представить себе не можете, каким я стал теперь. А думал я тогда вот о чем: “То, что случится сейчас, это навсегда. Я стану не тем, кто я есть, то есть стану ненастоящим, стану призраком, который уезжает и приезжает, исчезает и возвращается. Вот что со мной произойдет: я стану морем, и снегом, и ветром”. И я повторял себе это, чтобы покрепче усвоить. – Том помолчал, обводя рассеянным и одновременно пристальным взглядом уютную комнату, полную книг, где и сам он столько учебных часов проводил вечность назад – или две вечности назад, – и сейчас не мог поверить, что все тут осталось неизменным за годы его скитаний, а еще он вдруг понял, что сказанное им сейчас лишено малейшего смысла для мистера Саутворта, который не знал всей истории целиком. Том ведь не рассказал ему о своем последнем разговоре с Уилером, а если что-то и сообщил, то не вдаваясь в подробности. Как и о встрече с вербовщиками Тупрой и Блейкстоном. Как и об условиях, ими поставленных. Первым условием было требование без промедления включиться в работу их ведомства, вторым – никому ничего не рассказывать. Если он станет работать на секретные службы и пройдет там специальную подготовку, то уже сейчас секретным становится все. Несколько дней спустя Невинсон подошел к мистеру Саутворту, чтобы попрощаться, а про свои неприятности, о которых тот знал с самого начала, только и сказал: “Вы были правы, мистер Саутворт, большое спасибо. Профессор Уилер сумел помочь