будущее под лозунгом «Пролетарии всех сран соединяйтесь!», теперь висел огромный девиз: «После нас хоть потоп!»

«Рояль» был популярен среди пролетариев. Для тех, кто хотел уйти из реальности красиво, был припасен итальянский ликер «Амаретто» польского разлива и заветное пивко в заморских железных банках. Чтоб подсластить горечь, добавили сластей. И стар и млад зачавкали «Сникерсами» и «Марсами». Сбылись мечты: совсем как у них!

Ценности перемешались так быстро, что обыватель не успевал найти пример для подражания. То ли в менты пойти, то ли в бандиты податься. То ли бизнесменом стать, то ли фермером. Интеллигенты страдали больше всех. Вчерашние признанные поэты вмиг стали неудачниками и пьяницами.

Мой друг Сергей вспоминал: «Самое ужасное зрелище той проклятой поры, которое я до сих пор вспоминаю с содроганием, – пьяненький поэт Горбовский пытается развлечь за столом двух бугаев в красных клубных пиджаках, которые по старой памяти решили усладить старика бесплатной выпивкой и едой в приличном ресторане и в приличном обществе, куда затесался и я. Бугаи когда то, в «той жизни», почитывали поэзию, почитали знаменитого Горбовского, и вдруг, вознесшись на Олимп успеха, внезапно увидели, кто чего стоит в мире в истинном масштабе, и теперь наслаждались своим триумфом, своей подлинной крутизной и натурально сочувствовали дряхлому поэту, который всю жизнь, оказывается, занимался ерундой, а осознал это слишком поздно. Старик прекрасно понимал свою жалкую роль, но ничего поделать с собой не мог – пил много, ел жадно, хихикал; иногда, правда, уходил в мрачную задумчивость… Несколько раз он порывался прочитать новенькие стихи, но его мягко осаживали, похлопывая по плечу, давали понять, что время стихов кончилось – и слава Богу! «Кушай, батя, за все заплачено!» Горбовский не возражал, пунцовел, разводил руками: мол, и сам понимает, что глупости это все, так, по старой памяти хотел развлечь народ… Я смотрел на все это, помню, жадно, хотел понять, что происходит с нами, как теперь жить, во что верить, на что молиться. Не хотел, не мог верить, что пришло время бугаев, казалось, что сейчас Горбовский встанет, опрокинув стол, и крикнет страшным голосом: «Молчать, ублюдки! Встать! Сейчас поэт стихи читать будет!»

В конце ужина, насытившись стейками из мраморной говядины, испанским вином и хвастовством, бугаи демонстративно, чтоб видно было всем, засунули в нагрудный карман пьяненького хихикающего поэта три стодолларовых купюры – огромные деньги по тем временам! – и мягко подтолкнули его в спину вон от стола. Вечер продолжался, но без поэта было как-то легче и веселее».

…Писатели-прозаики сникли, хотя чувствовали себя бодрее, чем поэты. С неуверенным оптимизмом заговорили о некоей литературоцентричности России, что напрасно уповают некоторые на продажное кино и телевидение, что скоро спадет все непотребное, как грязная пена, и читатель вернется в библиотеки к любимым книгам. Я и сам верил в это. Невозможно было не верить. Ведь собственными же глазами видел, как читают на эскалаторах книги и молодые, и пожилые, и женщины и мужчины. Как можно прожить без книг?!

Знаменитые актеры прятались от публики, чтоб не шокировать верных почитателей своей нищетой. Помню рассказ Славика про встречу за богатым столом знаменитых актеров БДТ с Горбачевым и бизнесом в начале 90-х, которую Славик и организовал. Великие актеры, еще недавно внушавшие благоговейный восторг у своих почитателей, торопливо поглощали деликатесы, французский коньяк, заискивающе смотрели в рот довольным нуворишам, подхихикивали их плоским шуткам, талантливо (артисты ведь!) подыгрывали их гротескному самомнению, и все потому, что надеялись на щедрое финансирование!

Вообще, в эти годы, было ощущение, без которого просто невозможно было выжить, что все это временно, что восстанут некие силы из гущи народной и, как это всегда бывало в истории, спасут Россию от чумы. Ведь так жить было невыносимо.

Мы вновь пили вместе с Китом. Теперь было как бы можно. Теперь глупо было морализировать, что пьянство – это плохо, что это добровольное сумасшествие, вред здоровью и прочая мура. Все можно! И нужно!

Из тех времен мне особенно запомнился смех. У нас на Народной все смеялись, особенно после стакана разбавленного «рояля». Это был истерический бесконечный однотонный смех с остановившимися выпученными глазами и красными лицами. Ничего смешного не было. Веселья не было. Был этот жуткий однообразный смех, в котором чувствовался ужас бездарно прожитой жизни и неотвратимо надвигающегося конца. В безумии находили утешение. Всеобщая разруха обещала всеобщее равенство. Тотальная мерзость давала надежду на отпущение грехов.

Объявив капитализм, власть, по сути, объявила согражданам, что ответственности за судьбы слабых больше не несет. Каждый за себя. Все как хотели горячие головы. Для тех, кто не понял – шоковая терапия!

К этому времени «мафии» уже выросли из детских штанишек, а умные головы во власти знали, как разбогатеть на «старых дрожжах» почившей советской экономики. Они нашли друг друга по запаху крупных денег и яростно совокупились. Средний когда-то класс тоже уразумел, что на сентиментальные переживания времени не осталось и надо приспосабливаться. Вчерашние физики-ядерщики неплохо орудовали лопатой, генетики наспех осваивали мастерство клиринга, из инженеров получались неплохие грузчики. Хуже всего пришлось пролетариату, за счастье которого 70 лет боролась советская власть. Киты, Пеки, Пашки, Петрухи вдруг обнаружили, что до них никому нет дела. Еще недавно их опекала милиция, еще недавно на профсоюзных и комсомольских собраниях их песочили и учили уму-разуму седые мужики и пожилые мамочки из месткома, взывая к совести и уговаривая взяться за ум ( об этом так весело было рассказывать потом в кругу хохочущих друзей), еще недавно они грозились начальству, что найдут себе другую работу, если их не оставят в покое… Оставили, наконец. Точнее сказали в лоб: «Идите в жопу! И делайте, что хотите!» Оказалось, что делать-то толком они ничего и не умели. И меньше всего они умели просто работать. Несколько лет они мечтали, как славно заживут без оков государства, хвастались у пивных ларьков, как разбогатеют «в один удар», провернув «дельце», и вот государство устранилось со вздохом облегчения. А сироты остались. Глупые и растерянные. Некоторые еще хорохорились, некоторые раскисли сразу. Все, что они умели – продавать нажитое отцами. Сначала это были телевизоры, мебель, холодильники. Потом – квартиры. Шансов выжить в джунглях у них не было никаких. Они были обречены.

Начался мор, какого не было с последней страшной войны. За пять-семь лет середины 90-х на моей улице умерли или погибли почти все мои приятели, знакомые и друзья. Уходили молодые здоровые мужчины в 30-35 лет. Если нечто подобное происходило и в других местах (а почему нет?) то страна потеряла несколько