— Расскажите мне о Штрассере, — попросил Бен, понимая, что только изменение темы может немного ослабить головокружение, которое он испытывал.

Зонненфельд прикрыл глаза.

— Штрассер был научным советником Гитлера. Gevalt, его нельзя было назвать человеком. Штрассер был блестящим ученым. Он принимал участие в управлении “И. Г. Фарбен”, вы не можете не знать знаменитую “И. Г. Фарбен”, огромную индустриальную фирму, которую полностью контролировали нацисты? Так вот, он был одним из изобретателей нового газа под названием “циклон-Б”, изготавливавшегося в форме гранул. Стоило потрясти эти самые гранулы, и они превращались в газ. Словно по волшебству! Первое испытание “цик-лон-Б” прошел в “душевых” Аушвица. Фантастическое изобретение. Ядовитый газ постепенно наполнял камеры, и по мере повышения уровня более высокорослые жертвы пытались забраться на остальных, надеясь, что смогут дышать. Но все равно, через четыре минуты никто не оставался в живых.

Зонненфельд умолк и несколько секунд неподвижно смотрел в пространство перед собой. В тишине Бен хорошо слышал тиканье механических часов.

— Очень эффективно, — наконец снова заговорил Зонненфельд. — За это мы должны благодарить доктора Штрассера. А вы знаете, что Аллен Даллес, ваш директор ЦРУ, в пятидесятые годы был американским адвокатом “И. Г. Фарбен” и юридическим поверенным этой фирмы? Да-да, это чистая правда.

Бен уже где-то слышал об этом, и все равно слова старика изумили его.

— Выходит, Штрассер и Ленц были, в некотором смысле, партнерами, — медленно проговорил он.

— Да. Двое самых блестящих, самых ужасных нацистских ученых. Ленц с его экспериментами на детях, на близнецах. Блестящий ученый, далеко опередивший свое время, Ленц проявлял особый интерес к метаболизму у детей. Некоторых он морил голодом до смерти, чтобы проследить, как замедлялся, а затем вовсе прекращался их рост. Некоторых, в самом буквальном смысле, заморозил, тоже, чтобы посмотреть, как это воздействует на процесс роста. Он позаботился о том, чтобы всех детей, страдавших прогерией — это ужасная болезнь, преждевременное старение, — направляли к нему для изучения. Прекрасный человек, этот доктор Ленц, — с горечью добавил Зонненфельд после секундной паузы. — Конечно, он был очень близок к верховному командованию. Как ученый, он пользовался куда большим доверием, чем большинство политических деятелей. Его считали человеком с “чистыми намерениями”. И, разумеется, наш доктор Штрассер тоже. Ленц уехал в Аргентину; очень многие из них так поступили после войны. Вы были в Буэнос-Айресе? Прекрасный город. Воистину, Париж Южной Америки. Ничего удивительного, что все нацисты стремились именно туда. А потом Ленц умер там.

— И Штрассер тоже?

— Возможно, вдова Ленца и знает о местонахождении Штрассера, но даже не думайте спрашивать ее об этом. Она никогда ничего не скажет.

— Вдова Ленца? — резко выпрямившись, переспросил Бен. — Да, Юрген Ленц говорил, что его мать решила там остаться.

— Вы разговаривали с Юргеном Ленцем?

— Да. Я думаю, вы знакомы с ним?

— А-а, с Юргеном Ленцем получилась сложная история. Я должен признаться, что сначала мне было чрезвычайно трудно принять деньги от этого человека. Конечно, без пожертвований мы неизбежно закрылись бы. В этой стране, где всегда защищали нацистов и защищают их до нынешнего дня, я не могу рассчитывать на какие бы то ни было пожертвования. Ни цента! Здесь на протяжении более двадцати лет не было ни единого судебного процесса по делу о нацистских преступлениях! Я долгие годы считался Антиобщественным Элементом Номер Один! На меня плевали на улицах. А Ленц... Ну, что касалось Ленца, мне было совершенно ясно, что это преступные деньги. Но затем я познакомился с этим человеком и очень скоро изменил свое мнение о нем. Он искренне стремится делать добро. Ну, например, он единственный содержатель Венского центра изучения прогерии. Вне всякого сомнения, он хочет каким-то образом перечеркнуть то, что было сделано его отцом. Мы не должны возлагать на него ответственность за преступления его отца.

Слова Зонненфельда, словно эхо, отозвались в душе Бена. “Просто удивительно, что и Ленц, и я оказались в одинаковом положении”.

— Вы, конечно, знаете слова пророка Иеремии: “Уже не будут говорить: “отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина”[40]. Иезекиль тоже высказывался на эту тему: “Сын не понесет вины отца”[41]. Здесь все совершенно ясно.

Бен некоторое время молчал.

— Так вы говорите, что Штрассер, возможно, еще жив?

— А возможно, и мертв, — мгновенно отозвался Зонненфельд. — Кто нас, стариков, знает? Лично я никогда не знал этого наверняка.

— У вас должно быть досье на него.

— Не пытайтесь заводить со мной такие разговоры. Или, может быть, вами завладела фантазия: вы найдете этого ублюдка, и он, словно восточный джинн, расскажет вам все, что вы захотите узнать? — Бену показалось, что тон Зонненфельда вдруг сделался уклончивым. — Много лет я боролся с молодыми фанатиками, стремившимися к мести, ради того, чтобы кровью патентованного злодея заглушить владевшую их душами тревогу. Это пустые домогательства, которые приводят всех к одинаково дурным результатам. Вы убедили меня, что не принадлежите к их числу. Но Аргентина — совсем другая страна, а негодяй, конечно, мертв.

В кабинете появилась та самая молодая женщина, которая открыла Бену дверь, и что-то чуть слышно сказала.

— Важный телефонный звонок. Я должен ответить, — извиняющимся тоном произнес Зонненфельд и удалился в другую дверь.

Бен обвел взглядом огромные канцелярские шкафы синевато-серого, аспидного цвета, выстроившиеся вдоль всех стен. Зонненфельд, совершенно очевидно, начал уводить разговор в сторону, когда речь зашла о нынешнем местонахождении Штрассера. Неужели он решил скрыть его? И если так, тo почему?

Судя по манерам Зонненфельда, телефонный разговор должен оказаться довольно продолжительным, решил Бен. Возможно, достаточно продолжительным для того, чтобы наскоро порыться в досье. Не раздумывая ни секунды, Бен подскочил к огромному, с пятью ящиками шкафу, на котором красовалась табличка “R-S”. Ящики были заперты, но ключ лежал на шкафу — не самое безопасное место, отметил про себя Бен. Открыл самое нижнее отделение. Оказалось, что оно плотно забито пожелтевшими бумажными папками и хрупкими от ветхости бумагами. Штефанс. Штернгельд. Штрайтфельд.

ШТРАССЕР. Имя было нацарапано от руки выцветшими до желтовато-коричневого цвета чернилами. Он выхватил папку, и тут его осенила еще одна мысль. Он ринулся к шкафу, обозначенному буквами “К-М”. В глаза сразу бросилась толстая папка материалов по Герхарду Ленцу, но его интересовало совсем не это. Рядом стоял тонкий конверт — досье на вдову Ленца. Именно его он и искал.

Здесь бумаги были втиснуты очень уж плотно. Бен услышал шаги: Зонненфельд возвращался гораздо раньше, чем он рассчитывал! Он принялся дергать конверт, и в конце концов тот медленно выполз из тисков, в которых его держали две солидных папки. Быстро пихнув добычу под куртку, которую он положил на стул рядом с тем, на котором сидел, Бен успел вернуться на свое место за мгновение до того, как Зонненфельд вошел в кабинет.