– Спасибо.

Аэлина опустила голову ему на грудь. Острые концы гребней впились в его тело. Рован вытащил сначала один гребень, затем и второй. Они были настоящими произведениями искусства.

– Гребни продай, – сказала она. – А платье… сожги.

– Как скажешь. – Рован убрал гребни к себе в карман. – Конечно, жаль сжигать такое красивое платье. Думаю, увидев тебя в нем, враги попадали бы к твоим ногам.

Он сам был готов пасть к ее ногам, когда впервые увидел на ней это платье.

Аэлина не то усмехнулась, не то всхлипнула. Она обняла Рована за талию, чтобы согреться. Мокрые волосы Аэлины разметались. Запахи жасмина, алоизии и тлеющих углей перебивали запах миндаля, чему Рован был только рад.

Он стоял со своей королевой под дождем, вдыхал ее запах и был готов так стоять столько, сколько ей понадобится.

Дождь превратился в легкую влажную пыль. Аэлина вынырнула из забытья, обнаружив, что стоит с Рованом на крыше и он согревает ее своим телом.

Фэец стоял неподвижно, похожий на статую. Свет фонарей красиво золотил его нос и выступающие скулы. А на другом конце города, в хорошо знакомой ей комнате, Аробинн сейчас истекал кровью. Или уже был мертв.

Аэлине показалось, что замо́к, который ей никак не удавалось открыть, наконец-то щелкнул и поддался.

Рован повернул голову. И с его серебристых волос капал дождь. Черты его лица чуть смягчились. В них появилось что-то зовущее и даже беззащитное.

– О чем ты сейчас думаешь? Расскажи, – шепотом попросил он.

– Я думаю о том, как просто вывести тебя из равновесия. Достаточно лишь признаться, что я очень редко надеваю нижнее белье.

У него блеснули зрачки.

– Принцесса, какой смысл делать это?

– А какой смысл этого не делать? – игриво спросила Аэлина.

Ей показалось, что Рован мучительно решает, обнимать ли ее дальше или разжать руки.

– Мне жаль иноземных посланников, которым придется иметь дело с тобой.

Аэлина улыбнулась. Ей захотелось совершить какой-нибудь безрассудный, бесшабашный поступок. Сегодня, оказавшись в подземелье Башни ассасина, она вдруг поняла, до чего устала. Устала от смерти, ожидания и необходимости прощаться.

Ей захотелось взять в ладони лицо Рована. Его кожа была такой гладкой, а скулы – такими красивыми и четкими. Аэлина протянула руку.

Она ждала, что Рован отстранится, но он просто смотрел на нее. Нет, он смотрел в нее, как делал всегда. Они друзья, но их связывает больше чем дружба. Много больше. Она это давно знала. Просто не хотела признаваться. Аэлина осторожно провела большим пальцем по его скуле, скользкой от дождя.

Ее обожгло вспыхнувшим желанием. Какой же дурой она была, убегая от желания, отрицая его. Аэлина вспомнила, как просыпалась по утрам и рука сама тянулась на пустую половину кровати. Она и тогда пыталась себя уверить, что ей никто не нужен. Одно слово, дура.

Аэлина протянула и вторую руку к лицу Рована. Его глаза сомкнулись с ее глазами. Дыхание стало прерывистым. Ее палец скользил по узорам татуировки на его виске.

Его руки обняли ее чуть крепче. Большие пальцы Рована переместились с ее талии чуть выше. Аэлина едва удерживалась, чтобы не выгнуть спину, наслаждаясь его прикосновением.

– Рован, – прошептала она.

Имя-мольба, имя-молитва. Ее пальцы двигались по его щекам и…

Молниеносным движением Рован вдруг схватил сначала одну ее руку, потом другую и буквально отодрал их от своего лица. Он негромко рычал, будто рассерженный зверь. Мир вокруг Аэлины замер. Стало очень холодно.

Отбросив ее руки, как тлеющие головешки, Рован попятился. Его зеленые глаза погасли. Аэлина давно не видела их такими тусклыми. У нее перехватило дыхание. Потом раздались его слова:

– Больше этого не делай. Больше не трогай меня… так.

У Аэлины зашумело в ушах. Лицо вспыхнуло.

– Прости, – едва слышно произнесла она.

Боги милосердные!

Ему было больше двух тысяч лет. Он – бессмертный фэйский воин. А она…

– Я не подумала… – Аэлина попятилась к люку. – Прости меня, – повторила она. – Не обращай внимания.

– Ладно, – буркнул Рован, тоже направляясь к люку. – Договорились.

Он скрылся в проеме люка. Аэлина осталась. Ошеломленная. Озябшая. С маслянистыми черными разводами на щеках.

«Больше не трогай меня… так».

Четкая линия, проведенная по песку их отношений. Разграничительная черта, потому что бессмертному Ровану больше двух тысяч лет, потому что у него была идеальная возлюбленная, которую никто не заменит. А она… Она – молодая, неопытная. Она – его карранам и его королева. Этого достаточно, и большего он не хотел. Не будь она такой безрассудной, невнимательной дурой, могла бы и сама понять нехитрую разницу между огнем желания в его глазах и готовностью это желание утолить. Возможно, Рован ненавидел себя за то и за другое.

Боги милосердные! Что она наделала?

Потоки дождя струились по оконным стеклам, отбрасывая тени на паркет и расписные стены спальни Аробинна.

Лисандра выжидала, вслушиваясь в звуки грозы и ровное дыхание того, кто лежал рядом с нею. Аробинн крепко спал.

Если делать то, что она собралась, надо действовать сейчас, пока он крепко спит и пока шум дождя заглушает почти все звуки. Темизия – богиня диких зверей – дала ей свое благословение. В детстве эта богиня покровительствовала Лисандре. Говорили, что Темизия продолжает заботиться обо всех зверях, посаженных в клетку.

В записке, тайком переданной ей Аэлиной, было всего три слова. Записка и сейчас лежала в потайном кармане ее панталон.

«Он целиком твой».

Подарок. Подарок от королевы, которой больше нечего подарить безымянной шлюхе с печальной и жалкой судьбой.

Лисандра повернулась на бок. Аробинн любил спать без одежды. Копна рыжих волос, закрывавшая лицо, подрагивала от его дыхания.

Он и не догадывался, кто снабдил Аэлину подробностями насчет Кормака. Аробинн считал Лисандру пустенькой, тщеславной дурочкой. Образ дурочки был ее любимой уловкой, верно служившей с самого детства. Ее второй кожей. Аробинн полагал, что Лисандра годится только для постельных утех. Поразительная беспечность. Появись у него хоть малейшее подозрение, он бы не лег спать с кинжалом под подушкой и не позволил бы Лисандре остаться в его постели.

Сегодня он был груб с нею. На руке наверняка остался след от его железных пальцев. Он чувствовал себя победителем, он наслаждался своим триумфом. Что ему такая игрушка, как Лисандра, если он получил безраздельную власть над другой, блистательной и более совершенной?

Лисандра мысленно усмехнулась, вспомнив гримасу, промелькнувшую на его лице во время обеда. Аробинн увидел, что Аэлина и Рован не слушают его, улыбаясь друг другу. Все остроты Аробинна, все его истории били мимо цели. Аэлина растворились в глазах Рована и не замечала никого другого.