Как часто бывало раньше, он зарывался в работу, чтобы не расстраиваться от этих «бесконечных колебаний»{1710}. Когда кто-то из делегатов Франкфуртского национального собрания спросил Гумбольдта, как он умудряется работать в такие бурные времена, тот стоически ответил, что за свою долгую жизнь видел так много революций, что уже не ждет от них новизны и сохраняет спокойствие, сосредоточившись на завершении «Космоса»{1711}.

Опубликовав в 1847 г. второй том «Космоса» – первоначально он считал его последним, – Гумбольдт быстро понял, что у него еще есть что сказать. Но в отличие от двух первых томов третий замышлялся как специализированный, посвященный «космическим явлениям»: начиная от звезд и планет и кончая скоростью света и кометами{1712}. Наука быстро шла вперед, и Гумбольдт старался не отставать, хотя ему никогда не составляло труда признать, что он не понимает какую-то новую теорию{1713}. Полный решимости включить в свой труд все последние открытия, он попросту просил других объяснять их ему, причем спешил, понимая, что его возраст не позволяет медлить. «Эти полуживые быстро скачут», – говаривал он{1714}. «Космос» был «гоблином, устроившимся у него на плече»{1715}.

На волне успеха первых двух томов «Космоса» Гумбольдт издал новый, дополненный вариант своей любимой книги «Картины природы» – сначала по-немецки, потом два подряд английских издания. Вышел также новый, но неавторизованный английский перевод «Личного повествования…». Чтобы заработать денег, Гумбольдт старался – правда, безуспешно – продать своему германскому издателю идею «Микрокосмоса» – не такого дорогого, укороченного однотомного «Космоса»{1716}.

В декабре 1850 г. Гумбольдт издал первую половину третьего тома «Космоса», год спустя вторую половину. Во вступлении он писал: «В третьем, последнем томе моего труда я восполню некоторые недостатки первых двух»{1717}. Но, едва написав это, засел за четвертый том, теперь сосредоточившись уже на Земле: на геомагнетизме, вулканах и землетрясениях. Казалось, он просто не способен остановиться.

Возраст не заставил его придержать коней. Кроме работы над книгами и придворных обязанностей, Гумбольдт не переставал принимать непрекращающийся поток посетителей. Среди них был бывший адъютант Симона Боливара генерал Дэниел О’Лири, наведавшийся в берлинскую квартиру Гумбольдта в апреле 1853 г.{1718} Они целый день вспоминали революцию и Боливара, умершего от туберкулеза в 1830 г. Один американский писатель-путешественник сказал, что приехал в Берлин не ради музеев и картинных галерей, а чтобы «увидеть величайшего из живущих на свете людей и поговорить с ним»{1719}. (Гумбольдт любил американцев и всегда оказывал им горячее гостеприимство. «Быть американцем значило иметь надежный пропуск к нему», – вспоминал один из его гостей{1720}. В Берлине говорили, что либерал Гумбольдт окажет гостеприимство скорее американцу, чем принцу.)

Гумбольдт не прекращал помогать молодым ученым, художникам и путешественникам, в том числе, невзирая на свои долги, финансово. Например, швейцарский геолог и палеонтолог Луи Агассис, переехавший в Соединенные Штаты, несколько раз пользовался «свойственным Гумбольдту благорасположением»{1721}. Одному молодому математику Гумбольдт выдал сто талеров, устроил для сына королевского кофемола бесплатное питание в университете. Он представлял королю художников, уговаривал директора Нового музея в Берлине приобретать их картины. Одному своему другу Гумбольдт объяснил, что, не имея собственной семьи, считает всех этих молодых людей своими детьми{1722}.

По словам математика Фридриха Гаусса, то рвение, с которым Гумбольдт помогал другим и поощрял их, было «одним из чудеснейших бриллиантов в его короне»{1723}. Гумбольдт распоряжался судьбами ученых по всему миру. Войти в число его протеже значило обеспечить себе карьеру. Ходили даже слухи, что он решает исход выборов в Парижскую академию наук и что кандидаты в академики первым делом заглядывают к нему в Берлин{1724}. Рекомендательное письмо от Гумбольдта могло определить будущее человека, те же, кто выступал против него, боялись его острого языка. Как объяснял один молодой ученый, Гумбольдт изучал ядовитых змей в Южной Америке и «многому у них научился»{1725}.

Если не считать периодических приступов язвительности, Гумбольдт обыкновенно проявлял щедрость, шедшую на пользу в основном ученым-путешественникам. Так, он помог своему старому знакомому, другу Дарвина ботанику Джозефу Далтону Гукеру совершить путешествие в Гималаи, использовав свои контакты в Лондоне, чтобы убедить британское правительство предоставить на эту экспедицию средства, а также снабдив Гукера пространными инструкциями о том, что измерять, наблюдать и собирать{1726}. Через три года, в 1854 г., Гумбольдт помог трем братьям-немцам, Герману, Рудольфу и Адольфу Шлагинтвейтам (он прозвал эту троицу «трилистником»{1727}), отправиться в Индию и на Гималаи, где им предстояло изучать магнитные поля Земли. Эти ученые составили его маленькую армию, предоставлявшую данные, необходимые для завершения «Космоса». Он признал, что уже слишком стар, чтобы самому податься в Гималаи, но то, что он так и не побывал в этих грандиозных горах, осталось его главным разочарованием: «Ничто в моей жизни не вызывает у меня такого сильного сожаления, как это»{1728}.