белоэмигрантских изданиях, судя по всему, очень тосковал. Родина была рядом, слышалась и волновала, как в комнате за стеной.

В период присоединения Эстонии к Советскому Союзу он начал печататься у нас. В сорок первом он умер.

Любопытны его сонеты «Медальоны» — посвященные композиторам и писателям, в том числе и нашим современникам; есть сонет и о себе. В них немало наблюдательности, точных художественных оценок. Так, о Бунине сказано:

В нем есть какой-то бодрый трезвый хмель.

Трезвый хмель Бунина — по-моему, замечательно подмечено. Или, к примеру, о Гончарове:

Рассказчику обыденных историй Сужден в удел оригинальный дар, Врученный одному из русских бар, Кто взял свой кабинет с собою в море…

Последняя строка вообще как нельзя лучше выражает метод или сущность писателей-маринистов.

А вот — о Федоре Туманском, чье восьмистрочное стихотворение «Птичка» на равных соперничает с одноименным пушкинским. У Северянина сказано о нем:

Хотя бы одному стихотворенью Жизнь вечную сумевший дать поэт…

Верно, но ведь это как раз у Пушкина:

… Когда хоть одному творенью Я мог свободу даровать!

А у Туманского кончается так:

Она исчезла, утопая В сиянье голубого дня, И так запела, улетая, Как бы молилась за меня.

Здесь мы имеем дело с невольной ошибкой Северянина. Ошибкой памяти. Он стал писать просто, естественно. У него появились интонации, развитые потом другими поэтами:

Я шел со станции, читая Себе стихи, сквозь холодок.

И далее:

Я приходил, когда все спали Еще на даче, и в саду…

Так и кажется, что это «На ранних поездах» Пастернака.

В 1977 году я участвовал в Днях советской литературы в Донбассе. Наша группа попала в районный центр Амвросиевка. Встречали чрезвычайно радушно и сразу же заранее спросили, где мы хотим ночевать — в гостинице или же в старой усадьбе, в огромном парке. Там у них пионерский лагерь, все готово, но еще не было заезда первой смены. Мы предпочли усадьбу. День был заполнен выступлениями, потом — заключительный вечер в Доме культуры известнейшего цементного комбината. Кончилось все поздно.

Нас привезли на ночлег, и мы, едва войдя в ворота, попали под соловьиный обвал. Трели, много кратно наложенные одна на другую, буквально обрушивались на нас. Мы разместились в таинственно пустом доме, каждый в отдельной большой комнате. Всю ночь в окна ломились соловьи, это был какой-то соловьиный ливень — вскоре уже сквозь сон.

Утром только и разговоров было, что о соловьях. И я прочел стихи — вспоминал, чуть ли не всю ночь, пока не вспомнил, — и то лишь первую строфу. Все стали гадать — чьи, но безуспешно. Я сказал, что Северянина, а посвящены Рахманинову.

Соловьи монастырского сада, Как и все на земле соловьи, Говорят, что одна есть отрада И что эта отрада — в любви…

Казалось бы, ну, что здесь такого, а стихи! — хочется повторять их — медленно, со вкусом.

Похоронен Игорь Северянин в Таллине. На его могиле начертаны чуть измененная прелестная мятлевская строка и еще одна — своя — следом:

Как хороши, как свежи будут розы, Моей страной мне брошенные в гроб!