— Ну, как, хорошо ли?

Та скажет: «хорошо», а иной раз: «нет, говорит, мне это не нравится, вот тут-то и тут-то плохо».

Барин сейчас книжечку об пол, сам на диван ничком, и кричит:

— Что же теперь?! Ну, что делать? Нет, вижу, ничего я не могу, ничего!

Потом уладится как-нибудь, барыня в гостиную уйдет, а он опять бегает и ворчит про себя.

Узнала я, что барин наш — сочинитель. Нижним жильцам толкую: он не болен, он сочинитель, ему нельзя, чтобы не ходить.

— А, сочинитель! Коли сочинитель, — говорят, — так уж что ж делать, уж пусть. <…> Барыня никогда не сердилась… Ну, барин, правда, сердился, только больше, когда ему посыльный свертки приносил. «Опять не приняли, — кричит, — безобразие! Какое непонимание!» <…>

Портрет писателя Н. М. Минского. (ЦГАКФФД СПб)

А так — они веселые были, бегают по комнатам, ловят друг друга, смеются — точно дети» [34]

В живой и праздничной атмосфере нового места Паша не переставала грустить о сынишке. Как он там, у чужих людей? Наверное, улыбается уже, ходить научился? Наконец, отпросилась у хозяев, накупила подарков и поехала навестить своего Коленьку.

«Мы подъехали к воротам. Я сняла с телеги сундучок с подарками, на землю поставила. <…>

Дверь заскрипела.

Мужчина лет тридцати стоял на ступеньках крыльца. Он слегка приподнял фуражку, молчал и смотрел на меня.

Я взялась одной рукой за край тележки.

— Что, Колька жив?

— Нет… помер, — сказал мужчина.

— Как помер? Когда помер?

— Да вчера вечером.

Я смотрела на него. Я не верила.

— Зачем вы лжете мне, пугаете меня? Оставьте, я и так чуть жива.

— Нет, вправду помер. Вот повезли в лазарет на освидетельствование; скоро теперь назад привезут.

Тогда я поверила. Тихонько вошла в избу, стала перед образами, в землю поклонилась. Не плачу и не хочу плакать. Должно быть, я не достойна была его увидеть. Если бы накануне поехала, как собиралась, еще застала бы. Не допустил меня Господь.

— Когда он заболел-то? — спрашиваю. — Отчего вы мне не писали?

— Он только вчера и заболел, и сейчас же помер. А вас мы все поджидали. Что, думаем, мать не едет на сына любоваться, какой он большой стал да веселый.

Я села на лавку, к окну, молчала. <…>

— Кажись, мать едет с Колькой из лазарету, — сказал он негромко.

Я пошла на крыльцо. Мамка подъехала, слезла; смотрю, берет Колю из тележки — в одеяло с головой завернут, холодный, твердый…

И вдруг я горько заплакала. Обхватила руками крылечный столбик, головой к нему припала, плачу, утешиться не хочу.

Мамка тоже заплакала.

Вошли мы в избу, мамка Колю на кровать положила — большая, двуспальная у них в углу стояла. Я открыла его, плачу, целую; лежит бедненький, губки слиплись, и глазок ему не закрыли.

Всю ночь я не спала. В два часа гляжу — встает хозяин: «Надо, — говорит, — Коле домик строить». У него доски были с вечера приготовлены. Ну, он умылся, помолился, стругать начал; ребятишки повставали, помогают ему. Хозяйка огонь развела, блины стала печь.

К трем часам гробик был готов. Мамка мне три веника принесла; я листья ощипала, в гроб их положила, чтобы Кольке мягче было лежать, а сверху накрыла полотенцем. Мальчик мой хорошенький лежал; я его и мертвого любила» [35].

Трагедия Паши, о которой, конечно, знали многочисленные посетители Мережковских, вовсе не стала пятном на репутации Минского, и бурный платонический роман его с Зинаидой Гиппиус продолжался и после выхода в свет «Простой жизни». Через три года из-под пера поэта выйдет стихотворение:

Любить других, как самого себя… Но сам себя презреньем я караю. Какой-то сон божественный любя, В себе и ложь и правду презираю.

И если человека я любил, То лишь в надежде смутной и чудесной Найти в другом луч истины небесной, Невинность сердца, мыслей чистых пыл.

Но каждый раз, очнувшись от мечтаний, В чужой душе все глубже и ясней Я прозревал клеймо своих страстей,

Свою же ложь, позор своих страданий. И всех людей, равно за всех скорбя, Я не люблю, как самого себя [36].

Литература

Архитекторы-строители Санкт-Петербурга середины XIX — начала XX века / под общ. ред. Б. М. Кирикова. — СПб.: Пилигрим, 1996.

Белый А. Начало века. — М.: Художественная литература, 1990.

Волкогонова О. Д. Религиозный анархизм Д. Мережковского // Философы России XIX–XX столетий: энциклопедия. — 2-е изд. — М.: Книга и бизнес, 1995.

Гиппиус 3. Н. Собрание сочинений. — Т. 1. — Новые люди: Романы. Рассказы. — М.: Русская книга, 2001.

Гиппиус 3. Н. Собрание сочинений. — Т. 8. — Дневники: 1893–1919. — М.: Русская книга, 2003.

Гиппиус 3. Н. Дмитрий Мережковский. — Париж, 1951.

Зинаида Николаевна Гиппиус (1869–1945): библиографические материалы / автор-сост. С. П. Бавин. — М., 1995.

Зобнин Ю. В. Дмитрий Мережковский: жизнь и деяния. — М., 2008.

Мережковский Д. С. II ЭСБЕ. — Т. 37. — СПб., 1896.

Ранние символисты: Н. Минский, А. Добролюбов. Стихотворения и поэмы // Академический проект, 2005.

Аврутин А. Три ипостаси и три жены Николая Минского. — СПб.: Невский альманах, 2006. - № 1 (26).

Дом Богомольцев

(1913 г., архитектор О. Ф. Шульц) Грибоедова наб. к., 121