бачок, не имея тарелок, окунут свои ложки в пахучую жидкость в надежде выловить голову покрупнее. В среде учащихся Игорь будет белой вороной — теперь основную массу воспитанников составят матросы, крестьяне и рабочие. Таких, как он, детей бывших дворян, здесь два человека на сотню. Тем не менее потомственный моряк Игорь Владимирович Гирc, переломные моменты детства которого прошли в стенах роскошных хором богатого дома Богомольцев, сможет подружиться с новыми сокурсниками, на три-пять лет старше его, уже женатыми и прошедшими войну, и оказаться своим в новом училище и новой стране. Он проживет семьдесят четыре года, став видным инженером-кораблестроителем, морским ученым и изобретателем.

Литература

Архитекторы-строители Санкт-Петербурга середины XIX — начала XX века / под общ. ред. Б. М. Кирикова. — СПб.: Пилигрим, 1996.

Весь Петроград на 1917 год: адресная и справочная книга г. Петрограда / под ред. А. П. Шашковского. — СПб.: издание т-ва А. С. Суворина; Новое время, 1917.

Гирс И. В. Воспоминания из моей жизни // Невский Архив: историко-краеведческий сборник / Санкт-Петербургский фонд культуры; составители А. И. Добкин, А. В. Кобак. — Вып. 4. — Санкт-Петербург, 1999.

Дмитриев В. В. Морской энциклопедический словарь. — Ленинград: Судостроение, 1991.

Соколова М. И. Розентово. История одного имения // Резекненские вести. — № 35–36 (7941–7942). - 9 марта 1996.

Доходный дом

(1860-е, архитектор X. X. Тацки) Литейный пр., 43

«Жил я тогда в доме Тацки на Литейной, против Бассейной, неподалеку от квартиры Эдельсона, у которого Якушкин часто бывал и «получал поощрение», а оттуда одно время взял за правило заходить ко мне ночевать. Случалось, что он приходил ко мне, когда меня не было дома, и сам укладывался спать, всегда неизменно на одном «собачьем месте», то есть на подножном коврике у моей кровати.

Вход в здание по Литейному пр., 43, до 1914 (ЦГАКФФД СПб)

Как я ни упрашивал не ложиться здесь, а располагаться где-нибудь на диванах, но он на это ни за что не соглашался по какой-то деликатности. У меня была в ту пору горничная, молодая девушка-немка, Ида, которая и сама была похожа на барышню и квартиру содержала в величайшей чистоте и наблюдала за нею беспрестанно. Крайний неряха Якушкин и эта Ида составляли две самые непримиримые противоположности. Друг с другом они никогда не объяснялись, но питали один к другому какие-то несогласимые чувства: немка ужасалась, «как может быть на свете такой человек и зачем его принимают», а Якушкин «боялся ее огорчить». Из-за этого он ни за что не хотел ложиться на мебель, чтобы не допустить немку убирать что-нибудь после его спанья, а свертывал в комочек свои сапожонки и свитенку и, бросив этот сверток на коврик, ложился и засыпал у самой кровати.

Разумеется, это было очень стеснительно и неудобно, но заставить Павла Ивановича поступать иначе не было никакой возможности. Он твердо и упрямо отвечал:

— Не хочу немку сердить, а я грязный: она будет обижаться.

<…>

Однажды, проснувшись на своем «собачьем месте» ранее всех, Якушкин походил по комнатам, взял со стола в кабинете книжку «Современника», где я был на тот случай образцово обруган с обычными намеками и подозрениями, и, прочитав эту статью, сказал мне:

— Знаешь, я сейчас пойду к Некрасову и скажу, что это свинство. Он говорит о тебе хорошо, а позволяет писать совсем скверно. Я их за тебя сам обругаю» [41].

Так вспоминал свою жизнь в этом доме и своего эксцентричного друга, собирателя народных песен Павла Якушкина, тридцатидвухлетний литератор Николай Лесков, поселившийся здесь осенью 1863 года. Именно это время можно считать началом его писательской карьеры. Лесков, уже несколько лет известный своими очерками, критическими статьями и бытовыми зарисовками, наконец написал свои первые повести «Житие одной бабы» и «Овцебык». Во время жизни в этом доме он закончил и свой первый роман «Некуда», обличающий лидеров революционного движения.

Первый большой роман обернулся грандиозным скандалом — за Лесковым закрепилась репутация доносчика, полицейского прихвостня, сатирически изобразившего либеральную молодежь и их вождей в противопоставлении с христианскими добродетелями русского народа.

«Роман этот писан весь наскоро и печатался прямо с клочков, нередко писанных карандашом, в типографии. Успех его был очень большой. Первое издание разошлось в три месяца, и последние экземпляры его продавались по 8 и даже по 10 р. «Некуда» — вина моей скромной известности и бездны самых тяжких для меня оскорблений. Противники мои писали и до сих пор готовы повторять, что роман этот сочинен по заказу III Отделения…

На самом же деле цензура не душила ни одной книги с таким остервенением, как «Некуда». <…> Я потерял голову и проклинал час, в который задумал писать это злосчастное сочинение. Красные помогали суровости правительственной цензуры с усердием неслыханным и бесстыдством невероятным. <…>

Роман этот носит в себе все знаки спешности и неумелости моей. Я его признаю честнейшим делом моей жизни, но успех его отношу не к искусству моему, а к верности понятия времени и людей «комической эпохи»«[42].

Скандальный дебют во многом определил репутацию писателя, которого литературное сообщество окрестило врагом прогресса и противником демократии. Ряд популярных журналов, как и домов, и салонов были для него закрыты.

Литературным и общественно-политическим журналом «Современник», главным в то время рупором свободомыслия, уже много лет руководил Николай Некрасов. Пока Лесков писал свой роман, журнал уже закрывали на несколько месяцев за революционную пропаганду. И вот, возобновив свою деятельность, «Современник», конечно, не оставил без внимания неоднозначную премьеру: «Я с Николаем Алексеевичем Некрасовым лично знаком не был… и с редакцией «Современника» никаких дел не имел. Там я был только постоянно руган