— Увидимся в понедельник, Синицына, — пуля прощания просвистела у Вики над виском, не задев, но опалив. И жар потек холодным потом по спине. — Утренний кофе с меня.

— Конечно, — выдохнула Вика в уже пустую темноту с запахом сырой земли.

Шорох шин по гравию погрузил ее в оцепенение. Ветер набросился на одинокую яблоню и трепал ее, сбрасывая пожелтевшую листву. Вика вслушивалась в их борьбу и думала, что проиграла.

Домой вернулась, когда пальцы рук совсем онемели и не гнулись. Как не гнулась внутри оледеневшая душа.

Глава шестая

Утром понедельника Вика ненавидела электричку, ненавидела заторможенных сонных пассажиров и запах пота, который просачивался из-под их тёплых курток. Она ненавидела сам понедельник с его пасмурным низким небом, пронизывающимся ветром и полной безнадежностью.

А телефон на рабочем месте вовсе вызывал желание разбить трубку о край стола, выдрать спираль провода и повеситься на ней в дамском туалете. В кабинете шуршали страницами ежедневников коллеги, обменивались историями пьяных выходок, жаловались на болеющих детей и мужей, договаривались сходить вместе на футбольный матч или без повода заглянуть в ближайший бар. Дважды или трижды обращались к Вике, но она в прострации изучала мягкие пыльные жалюзи на окне.

Разговоры текли сквозь нее, вымывая мелочные эмоции, оставляя главное пульсирующее у солнечного сплетения чувство. Минувшие выходные потонули в молочной пелене, лишившись острых граней и красок. Этот осколок чужой жизни, Вике никогда не принадлежавшей, напоминал о себе только гигантским плющевым медведем, от которого Машка не отходила дальше десяти шагов, будто кто-то замышлял его украсть.

Представить себе, что они с Максом когда-нибудь ещё просто поговорят о работе, Вика не могла. Он исчез, ни буквой о себе не напомнив. Акт милосердия пополам с благодарностью полностью завершился, зрители разошлись, на продолжение никто смотреть не захотел. А Вика против воли не могла отделаться от мысли, что забрела в чащу, из которой еще никто никогда не выходил тем же, каким вошел.

К середине дня она совершенно извелась. Рутина не только не лечила, но и напротив — изматывала, занимая руки и освобождая резерв мыслей. И как на зло, одна за другой появлялись причины и даже необходимость набрать треклятый номер, но телефон внушал искренний ужас. И Вика всячески старалась на него не смотреть.

Но когда к обеду звонок так и не раздался, в голову полезли совсем уж зловещие мысли. Трубка дрожала в руке, покуда протяжно капали гудки, а потом раздалось бодрое:

— Здаров, Викуся, — ответил Антон, правая рука Макса. — Давно не слышались. Случилось чего?

— Да, тут пара вопросов… — промямлила Вика с несвойственным ей смущением. — Кстати, когда Макса увидишь, передай…

— В смысле когда? — прервал ее Антон. — Эй, Максим Саныч, тебя тут ищут и не могут найти…

Шорох воздуха, царапавшего трубку, напомнил Вике шелест колес по гравию. Она хотела убежать, спрятаться, дождаться, пока щеки перестанут пылать, а сердце — дергаться рыбой на крючке. Но не дождалась.

— Что за амнезия, Синицына? — весело поинтересовался Макс. — Номер мой забыла? Так он в справочнике есть, если что.

— Спасибо, — сдержанно ответила Вика. — Мне тут нужно, чтобы ты…

— Точно! Я же обещал тебе кофе, — с наигранным разочарованием воскликнул Макс. — Приходи. У нас тут пироги и пицца.

— Что за повод? — Вика судорожно пыталась понять, хочет ли она принять приглашение или нет.

— А, ерунда. Но раз уж тридцать не каждый день исполняется, решил, что надо отметить.

Краснеть ещё сильнее было уже некуда, и Вика обрадовалась, что ее хотя бы не видно.

— О. Поздравляю. Прости, не знала.

— А для этого тоже есть справочник, — укорил Макс и рассмеялся. — Так ты придёшь?

И его смех, надменный, но заразительный, проник Вике под кожу. Бросило в жар, сердце неистово заколотилось. Она хотела отказаться. Всей измученной измотанной душой хотела отказаться.

— Одиннадцать ноль три? — уточнила она номер кабинета, прочно застрявший в памяти.

— Ну хоть что-то ты помнишь обо мне, — заметил Макс с усмешкой. — Давай, я жду.

И повесил трубку.

Вика уставилась в окно, за которым, пригибаясь, бежали из-под дождя прохожие без зонтиков, а небо стегало их ледяными плетьми. Раскачивались, как пьяные, уже почти совсем голые березы, давно не стриженый пожелтевший газон превратился в озеро, по поверхности которого шли одна за другой блестящие волны.

И, пожалуй, ещё никогда прежде погода так не совпадала с Викиным настроением.

Нужно было отказаться. Нужно было отказаться, думала она, шагая по коридору мимо переговорной, которая теперь отзывалась в груди протяжной болью. «Развернись, — приказала она себе, нажимая на кнопку одиннадцатого этажа. — Скажи, что много работы. И перестань радоваться».

Как, оказалось, сложно контролировать фантазию — она уже во всех подробностях раскрасила сцену их с Максом встречи. Она рисовала его немного смущённым, но ласковым, с затаенной страстью в глазах. И от неумения или нежелания разрушить иллюзию Вика злилась на себя до того, что хотела изо всех сил вцепиться зубами в собственную ладонь, почувствовать теплую кровь языком и, наконец, протрезветь.

В кабинете стоял гвалт: пятеро мужчин и одна хрупкая девушка, насколько Вика знала — секретарша Макса, уже вскрыли бутылку вина и разлили по пластиковым стаканчикам. Сквозь матовую стеклянную стенку их тени легко считывались — высокие, сутулые, широкоплечие, среди них коренастый Макс как всегда несколько терялся.

Вика без стука зашла, чувствуя себя до крайности глупо — бывала здесь всего пару раз и никакого подобия дружбы между их отделами не водилось. И тут запоздало поняла — надо было хоть какой-нибудь подарок захватить, а то явилась, как змея на дудочку, и теперь стоит, не знает, куда руки деть — даже карманов на старом затасканном свитере нет.

По случаю или без оного, Макс надел белую рубашку с вынесенными к правому плечу черными пуговицами, приблизившую его к древнегреческому образцу скульптуры. В светлых глазах устроили пляски бесы, которые, казалось, вот-вот и выпрыгнут на Вику, ослепив и обездвижив.

— Танечка, нам нужен ещё один бокал, — ухмыльнулся Макс, скользнув по Вике взглядом.

Таня, хрупкая блондинка скандинавского типа, неодобрительно покосилась на гостью.

— Разумеется, — процедила она, как только змеи цедят яд.

И Вика всерьёз задумалась, не опасно ли принимать из ее рук вино.

Сложно было не заметить, с каким ревностным вниманием она относилась к Максу: любой его взгляд, обращённый к Вике, карался зубным скрежетом, от которого становилось тошно и страшно одновременно. И единственная причина, почему Вика осталась, был третий к ряду стаканчик вина, Максу прямо противопоказанный.

— А ты, Вика, — намеренно или нет, но он ударил голосом по