деятельность не только не мешала, а, возможно, даже способствовала успехам П. Гулака-Артемовского в освоении университетской программы. В июне 1819 года, то есть через два года после поступления в университет, ему разрешили досрочно сдать выпускные экзамены, а в следующем году – в течение октября – кандидатский и магистерский экзамены для получения ученой степени магистра.

Уже в студенческие годы П. Гулак-Артемовский интенсивно отдается творческой работе. Он публикует в журнале «Украинский вестник» (1816–1819) ряд собственных текстов, басен, перепевов од Горация, переводов произведений французских и английских писателей, в частности Ж. Расина, Ж.-Ж. Руссо, Дж. Мильтона. Литературный труд он сочетает с педагогическим и научным. В это же время П. Гулак-Артемовский начинает писать на украинском языке. В 1817 году он сочинил стихотворное послание «Настоящая Доброта» (при жизни поэта не опубликованное). В 1818-м Гулак-Артемовский написал басню-сказку «Пан и Собака» и «Прошение к Григорию Квитке». А в 1819-м из-под его пера выходят большие басни «Солопий да Хивря, или Придорожный Горох», «Тюхтий и Чванько» и другие.

Глава восьмая

Профессор. Ректор

Современники по-разному оценивали педагогическую деятельность Гулака-Артемовского. Н. Костомаров и А. Нечаевский (автор «Воспоминаний о Харьковском университете. 1823–1829 гг.») отмечали его незаурядные ораторские способности, умение увлечь слушателей, хотя первый и упрекал его в «пустом риторстве». М. Ф. Де-Пуле, считая П. Гулака-Артемовского человеком одаренным, прекрасно владевшим латынью, французским и польским языками, который разговаривал с ним «даже с некоторым кокетством», одновременно констатировал, что профессор был из него «плохой во всех отношениях, а ректор – и того хуже».

В октябре 1820 года П. Гулак-Артемовский подал «размышления» «О церковном красноречии от Феофана до Платона» и получил степень кандидата, присваивавшуюся тем, кто оканчивал университетский курс с отличием. В 1821 году Гулак-Артемовский сдал экзамен на степень магистра и защитил диссертацию, которая осталась неизданной, «О пользе истории вообще и преимущественно отечественной и о способе преподавания последней». Все это и определило его дальнейшую научную карьеру.

Еще раньше, в мае 1820 года, руководство словесного факультета Харьковского университета назвало П. Гулака-Артемовского преемником профессора русской истории Г. П. Успенского, который незадолго до того умер и которого называли «гордостью университета». В сентябре того же года молодой ученый стал преподавать в университете историю, географию и статистику, несмотря на существенный факт, о котором говорит первый биограф П. Гулака-Артемовского, «в то время он еще не получил аттестат об окончании полного курса университетского обучения – пример, едва ли не единственный в летописях нашего университета, который свидетельствует о том, сколь высокого мнения были о молодом адепте науки тогдашние научные круги».

Следует, однако, оговориться: ученым и исследователем П. Гулак-Артемовский так и не стал, хотя в начале своей карьеры неоднократно задумывал и даже начинал масштабные, как оригинальные, так и переводные научные работы – о русской и польской истории, о языке и истории родной Украины. До начала тридцатых годов Гулак-Артемовский поддерживал оживленную переписку с петербургскими и московскими учеными, охотно делился с ними сведениями о старинных рукописях, приобретенных им лично или обнаруженных в харьковских библиотеках, мечтая «поговорить» со своим корреспондентом «о многом, особенно о том, что касается истории Малороссии».

Наряду с неосуществленными замыслами внушительных исторических трудов у него возник еще один проект, который также не был воплощен в жизнь. Один из профессоров Харьковского университета, близких П. Гулаку-Артемовскому, И. Данилович характеризовал этот проект как «странное и невыполнимое по состоянию его здоровья желание создать малороссийский словарь для спасения этого языка от смерти». Об этом же говорит и сам Гулак-Артемовский в письме к В. Г. Анастасевичу от 11 февраля 1828 года: «Я осмеливаюсь сообщить вашему высокородию такое намерение, которое давным-давно лежит, как грех, на душе моей: во сне и наяву грежу о Словаре малороссийском! Мысль, что, может быть, близко уже время, когда не только признаки малороссийских обычаев и старины будут изглажены навеки, но и самый язык сольется в огромный поток величественного, владычествующего великороссийского слова и не оставит, быть может, по себе ниже темных следов своего существования, наводит на меня такую хандру, что иногда приходят минуты, в которые я решился бы отказаться от обольстительных надежд моего тесного честолюбия и удалился в мирную кущу простодушного полянина – ловить последние звуки с каждым днем умирающего родного языка. Вам более, нежели мне, известно, сколь важным могло бы быть малор[оссийское] наречие в области филологии русской, если бы кто соорудил письменный памятник оного. Почтенный Михаил Трофимович Каченовский выразился об этом довольно ясно в примечании своем к моему „Рыбалке“. Пока еще память не совсем мне изменила, мне кажется, что я мог бы осуществить на деле одну из утешительнейших моих мыслей и, может быть, надежды благомыслящих литераторов. Я сказал: память, ибо для приведения в действие подобного источника [нет ничего], кроме детского воспоминания звуков, которыми выражал я первые мои понятия. Многое забыто, многое припоминается…»

В литературе о П. Гулаке-Артемовском он часто характеризуется как «бездарный ученый и отсталый профессор-невежда». Характеристика эта требует существенных уточнений и разъяснений. Что касается его научных трудов, то говорить о них сейчас просто невозможно – по причине практического отсутствия большинства самих трудов. Научные «заслуги» П. Гулака-Артемовского засвидетельствованы в трех его академических речах и магистерской диссертации.

Однако необходимо иметь в виду, что в начале и на протяжении всей первой половины XIX века должность университетского профессора не слишком отличалась от обычной чиновничьей. Основное внимание начальство обращало не столько на ученость и педагогические способности профессоров, сколько на «их соответствие служебным целям». Такое положение открывало широкие возможности делать «ученую карьеру» не научными трудами, а «отличной службой». Именно по этому пути и пошел П. Гулак-Артемовский – не по причине своей бездарности, а потому, что успехи на чиновничьем поприще привлекали его больше, чем успехи на научном. Сложные и запутанные административные обязанности увлекли его с головой, хитроумные переплетения разнообразных служебных интриг прибавляли ему новой энергии, питали его ослабевшие со временем силы. Даже уйдя в отставку, на отдых, он мечтал вернуться в университет – не преподавателем, не профессором, а ректором, то есть в первую очередь администратором.

Многие ученые-историки первой четверти XIX века, в высоком уровне знаний и строгости оценок которых никак нельзя усомниться, неоднократно высказывались о научных трудах М. Гулака-Артемовского с похвалой и полным уважением, отдавали должное его глубокому знакомству с историей Украины, с языком и творчеством украинского народа. Приблизительно к концу 1820-х гг. он и сам серьезно готовился заняться наукой, пока не осознал, что быстрее и проще сможет достичь «степеней высоких» другими путями, и пока не убедился, что административные дела привлекают его намного больше, чем научный поиск и исследования.

Примерно то