Они с бабушкой и Феликсом теснятся в маленькой машинке, и кажется, время над ними не властно. Простое счастье, которое надо ловить на лету и наслаждаться им сполна. Джулия думает о дневнике, о записанных там воспоминаниях. И о воспоминаниях, которые творятся сейчас.

Она включает радио. Те, кто любят друг друга, / В глубоких глазах у них – рай…[19] Жанина – глаза блестят из-под вязаной шляпки – радостно подпевает:

Они рядом с жизнью шагают,

И время порою о них забывает,

Те, кто любят друг друга…

У Джулии замирает сердце. При всей своей хрупкости и ненадежной памяти Жанина полностью поглощена пением. Отбивая такт, она поет всеми забытый медленный припев – о нежности.

Перебивка – и происходит чудо: диктор объявляет песню Фреэль. Джулия округляет глаза от удивления. Феликс, наблюдая за ней в зеркало заднего вида, понимает, что это неспроста. Девушка взглядом пытается передать, что ее накрыла лавина воспоминаний, стоило услышать меланхоличные строки:

Как могла бы я жить,

Не будь тебя со мною?

Список моих любимых ругательств

Индюк надутый!

Дудки!

Ешкин кот!

Толстопуз!

Балда!

Остолоп!

Старая карга!

Бирюк!

Отребье!

Двурушник!

Чурбан!

Чтоб тебя!

Потаскушка!

Сквалыга!

Бестолочь!

Образина!

18

Джулия оказывается в прошлом, двадцать пять лет тому назад.

Она одна в бабушкиной маленькой гостиной, ей всего пять или шесть лет. Она подходит к патефону, который ей не разрешают трогать, и поднимает крышку. Торопливо и с опаской заводит свою любимую пластинку. Ту, которую Жанина слушает каждый вечер перед сном. Летом она даже выносит чемоданчик с патефоном на террасу, и они слушают Фреэль, прижавшись друг к другу, под звездами. От этой песни бабушке почему-то становится грустно. А Джулия ее обожает. Ей кажется, что слова написаны специально для них.

Подражая бабушке, Джулия неловкими пальцами ставит иглу на край темного диска. Слышится голос Фреэль. Девочку изумляет и восхищает только что полученная свобода. Ошеломленная, она не сводит глаз с иглы, из-под которой льется голос с носовым прононсом.

Как могла бы я жить,

Не будь тебя со мною?

Не смогла бы открыть,

Что зовется любовью…

Увлекаемая фортепиано, Фреэль долго поет, наконец патефон начинает потрескивать и умолкает. Джулия продолжает сиять от счастья. Осмелев, она возвращает иголку на край пластинки – для нового путешествия. Вновь раздается жалобный голос Фреэль. Как загипнотизированная, Джулия смотрит на кружащийся диск.

Она слушает песню еще три или четыре раза. На пятый – певица начинает уставать. Хрипит, прерывается, не попадает в такт. Джулия заволновалась – что с пластинкой? Подходит к патефону, подбадривает его. Честное слово, только еще разочек.

И тут входит бабушка. Она вмиг понимает, какая трагедия произошла в ее отсутствие. Джулия не знала, что надо было сменить иглу. Жанина бросается к испорченной пластинке. Смотрит на исцарапанный диск, и ее глаза наполняются слезами. Она не произносит ни слова. Вспоминая тот день, Джулия больше всего страдает из-за молчаливой боли Жанины. Бабушка убирает пластинку в конверт и прижимает к сердцу. Пластинке конец. Фреэль больше не запоет.

19

Ведя машину, Джулия краем глаза наблюдает за бабушкой.

Услышав первые ноты, Жанина выпрямляется, широко раскрывает глаза. Джулия могла бы поклясться, что бабушкино сердце бьется чаще. Она сжимает руль так сильно, что костяшки белеют, и молча смотрит на дорогу.

В зеркале заднего вида Джулия встречается взглядом с Феликсом. Он даже не представляет, какая драма разыгрывается в этот момент. Жанина потихоньку подпевает. Без прежнего задора – это шепот, тихая жалоба, звучащая вдалеке. Ее мысли не здесь. Пока Фреэль поет своим хриплым голосом, сидящих в машине переполняют эмоции.

В твоих нежных руках

Мое сердце смеется,

Не будь тебя со мною,

Как могла бы я жить?

Время остановилось. Машина не едет, а парит среди облаков, покачиваясь в такт томной мелодии, которую выводит скрипка. Жанина подпевает вполголоса, словно про себя.

На последнем припеве Джулия чувствует комок в горле. Ей хотелось бы вернуть летние вечера под звездами, и чтобы бабушка вновь и вновь ставила эту пластинку, утопая в воспоминаниях. Джулия хотела бы поменять иглу патефона и переписать историю. И не лишать бабушку такого глубокого переживания.

Песня кончается. У Джулии блестят глаза. По морщинистой бабушкиной щеке бежит слеза. Жанина берет внучку за руку, вглядывается в ее лицо. Это тот самый взгляд, которым бабушка смотрела на нее до болезни.

– Дорогая моя, эту песню подарил мне тот, кто был любовью всей моей жизни.

Изумленная Джулия пытается на лету поймать бабушкины воспоминания.

– Ты о ком, о дедушке?

Джулия знает, что Жанина говорит не о дедушке. Знает и всегда знала, хотя и не могла объяснить. Но разум покидает Жанину. Снова этот отстраненный взгляд. Она качает головой и с грустным видом заключает:

– Так печально, милая моя…

Мне скоро девяносто, и в одном я уверена – ничто в этой жизни не происходит случайно.

Поверь, моя милая, что-то или кто-то разбрасывает на нашем пути встречи и испытания, которые при ближайшем рассмотрении обретают совсем другой смысл. Надо только надеть правильные очки и набраться терпения. Невзирая на все печали и горести моей жизни, я неисправимая оптимистка. Нет худа без добра.

Помни об этом, моя дорогая, когда будешь читать этот дневник. Следи за знаками.

В день, когда мне исполнилось восемь лет, маму положили в парижский госпиталь Валь-де-Грас. У нее были больные почки. На несколько недель я осталась с отцом. Я боялась за свою горячо любимую маму, но врачи уверяли, что все будет хорошо.

С отцом жилось совсем не весело. Мама поручила соседкам готовить для нас еду. Каждый день в дверь звонит старая Жослина. Каждый день отец курит трубку в гостиной, читая газету. Восхищенная неизменной любезностью соседа, Жослина протягивает ему дымящуюся тарелку скрюченными от ревматизма руками.

За ней закрывается дверь, отец подходит к кухонному столу, за которым я делаю уроки. Грызя карандаш, я с трудом решаю заданные на дом примеры. Ох, математика, мой кошмар! Я могу прочесть наизусть все басни Лафонтена, но таблица умножения на семь… Боже, от одной мысли об умножении цифры начинают плясать в голове, это так же точно, как дважды два три!

Я скучаю по маме. Обычно она помогает мне делать уроки. Мы с ней смеемся – способностей к математике у мамы не больше, чем у меня. Но, помучившись, мы всегда получаем правильные ответы.

Сегодня все не так радужно: Жослина приготовила цикорий под сыром, а отец ненавидит цикорий.

– Что ты там пишешь? Сядь ровно и дай сюда тетрадь, – говорит он глухим голосом.

Я пододвигаю тетрадь в крупную клетку и опрокидываю чернильницу. Он скрипит зубами, пока я вытираю стол носовым платком. Смотрит на зачеркнутые примеры.

– Сколько будет шестью четыре?

Я нервно сглатываю и отвечаю.

– А семью восемь?

В голове – черная дыра. Мама всегда показывала мне знаками верные ответы. По затылку пробегает холодок. В ушах звенит. Я робко шепчу:

– Пятьдесят два?

Отец ударяет кулаком по столу. Я подпрыгиваю.

– Пятьдесят шесть! Семью восемь – пятьдесят шесть!

Он швыряет мне тетрадь. Я старательно вписываю ответ, почти касаясь носом бумаги.

За моей спиной отец возится в шкафу. Мама оставила ему записку с указаниями. Раз в неделю мне нужно давать таблетку от запора. Мой кишечник завязывается в узлы, которые могут распутать только нежные мамины руки, а в ее отсутствие врач прописал лекарство.

Отец наливает в стакан воду и кладет на стол маленькую таблетку. Белую и круглую. От одной мысли, что ее надо проглотить, у меня