У Марины даже мысли не возникло снова послать Сяо-лю вполицию. Объясняться с властями по такому темному делу? Ну уж нет! Ни в какого«доброго капитана», бродившего ночью по кладбищу, полицейские, конечно, неповерят. Поди докажи им, дуболомам, что не сама Марина прикончила ночногоразбойника! Ведь убийство, даже для самозащиты, в глазах закона всегдаубийство… Потому, покрепче замотав голову мертвеца тряпками, чтобы не оставитькровавых следов, она с помощью Сяо-лю взвалила его на спину и, поскрипывая от тяжестизубами, побрела на кладбище. Сяо-лю оставлена была замывать полы в сенях икараулить Павлика, который так ни разу и не проснулся за эту беспокойную,страшную ночь. Марина довольно быстро нашла земляную гору, означавшую, чтоздесь вырыта могила, и с превеликим облегчением свалила с плеч омерзительныйгруз. Потом вернулась домой и, прихватив заступ, вновь поспешила на кладбище,чтобы забросать могилу землей. Тучи закрыли луну, и она копала почти вслепую.Марина заканчивала свою тайную работу, когда на землю упали первые капли дождя.Она со всех ног кинулась домой, но все же немало успела промокнуть. Это еетолько порадовало: дождь смоет следы, если кровь каторжника все же просочиласьсквозь тряпки на землю и траву. Кинув мокрое платье на горячий печной бок, онаупала на свой продавленный диван и уснула, наказав Сяо-лю разбудить, когда«большая стрелка будет вот здесь, а маленькая – вот здесь», что означало восемьутра.

При свете дня ночные смертельные страхи показались бредом,да и нынче у Марины было столько хлопот, что она только сейчас вспомнила окошмарном происшествии – когда увидела похоронную процессию. И одновременновспомнила о своем спасителе. Наверное, у того человека имелись веские причиныизбегнуть даже благодарности спасенной женщины. Сяо-лю описывала его странно:«Капитана в селёной пидзаке ходила, смесно говорила». В пиджаках ходитбольшинство мужского населения Х., ну, и в зеленых, конечно, попадаются, а чтокасаемо «смешного» разговора, тут Марина вообще ничего не понимала. Нет, ничегоей не узнать! Может статься, она не раз и не два пройдет мимо своего спасителяи даже не будет знать, что именно этому человеку обязаны жизнью и она сама, иее ненаглядный сын.

Отчего-то тоска взяла Марину от такой мысли, и она скаким-то болезненным вниманием принялась вглядываться в лица прохожих мужчин,надеясь, что загадочное чувство что-то шепнет ей, подскажет… Однако вместошепота услышала восклицание:

– Здравствуйте, Мариночка Игнатьевна!

Голос был девичий, звонкий, радостный – и хорошо знакомый.Принадлежал он Грушеньке Васильевой – дочери Марининых, можно сказать,благодетелей. Василий Васильевич был старинным другом Константина АнатольевичаРусанова, двоюродного дядюшки Марины, и, конечно, тот написал другу, когдаузнал, что местом ссылки крамольной племяннице определен город Х. Васильевыоказались людьми добросердечными, тороватыми, они предлагали Марине поселитьсяу них и готовы были обрушить на нее дождь благодеяний, однако, наткнувшись наее почти воинствующую замкнутость, принуждены были несколько пригасить пылсвоего радушия. Василий Васильевич терялся в догадках, отчего он сам и егобесхитростные чада и домочадцы (имелись в виду супруга Настасья Степановна идочь Грушенька) столь немилы Марине, но на самом-то деле корень зла крылся не вВасильевых, а в самих Русановых. Вернее, в дочери Константина Анатольевича,Сашеньке, непонятным, но, несомненно, каким-то паскудным образом заполучившейто, что раньше составляло главное достоинство и привлекательность МариныАверьяновой в глазах людей, – ее деньги… точнее, деньги ее отца.

Как бы ни относилась Марина к Васильевым вообще, смотреть наГрушеньку ей всегда было приятно. Как, впрочем, и всем прочим людям, особенномужского пола.

Грушенька Васильева была одной из богатейших невест и первыхкрасавиц Х. В ее лице удивительным образом сочеталась ясная чистота русскихкрасок: зеленовато-серые глаза, ржаные волосы, сияющая бело-розовая кожа – инесколько восточная точеность черт: миндалевидный разрез больших глаз, высокийлоб, аскетически впалые, хотя и румяные, щеки, властный разлет бровей инеобыкновенно черные, круто загнутые ресницы (ходили слухи, что среди еепредков был кавказский князь, некогда сосланный в Приамурье за убийство,совершенное из ревности). Грушенька самозабвенно кружила молодым людям головы,чуть не каждый день фланируя по Муравьево-Амурской улице и щеголяя роскошьюплатьев, которые выписывались из самого Парижа даже и теперь, когда шла война,– вся-то разница, что стоили они в два-три раза дороже, чем в довоенную пору, потомучто доставлялись морем, через Америку или Японию.

Впрочем, надо сказать, что во время войны город Х. неслишком-то пострадал от недостатка продовольствия или товаров. Цены, конечно,взлетели, что да, то да, однако о карточках, ограничивших продажу продуктов,или бумажных бонах, заменивших правительственные ассигнации «в России», тут ислыхом не слыхали. Своя пшеница и рожь в изобилии, свое мясо, о рыбе и говоритьнечего: несчитано и морской и речной, на Нижнем базаре по амурскому берегунавалены горы красной кетовой икры, которую местное население есть брезгует,предпочитая черную калужью (чего только в Амуре-батюшке не ловится, в том числеи калуга, родная сестра осетра!), корейцы да китайцы выращивают огромные урожаиовощей и фруктов… Молока, правда, зимой мало было – на базаре фунтовый кружокмороженого молока аж по пяти копеек шел! – но ничего, выживали как-то.Единственное, нехватка чего ощущалась в Приамурском крае, это рабочие руки,которых с войной еще пуще поубавилось. Однако вскоре именно благодаря войне ихвновь же и прибавилось, потому что в сам Х., а также в Никольск-Уссурийск,Спасское, Раздольное, Шкотово и другие села и города Приамурья и Приморьяприбыло чуть ли не двадцать пять тысяч австро-венгерских и германских, а затеми турецких военнопленных, которые были немедленно затребованы на главныестройки и предприятия края, а также по частным домам, где требовалась дешеваярабочая сила. Ведь это в основном были нижние чины, с которыми не слишкомцеремонились, и отправляли их то на сельхозработы, то на лесоповал, то напрокладку шоссейных дорог в тайге, то на строительство детского приюта по улицеИнженерной, неподалеку от Барановской. К офицерам относились вполне мягко идаже позволяли некоторым из них работать по прежней специальности. Так,директор местного краеведческого музея выхлопотал разрешение двумтаксидермистам трудиться в музее, врачи получили возможность устроиться вбольницы или частные кабинеты, а несколько музыкантов даже организовалиоркестр, который услаждал слух жителей города Х. очень недурной музыкой.