Она опустила глаза, потом хотела взглянуть наменя, но не могла. Еще несколько минут она пересиливала свое волнение, но вдруготворотилась, облокотясь на балюстраду набережной, и залилась слезами.

— Полноте, полноте! — заговорил было я, но уменя сил недостало продолжать, на нее глядя, да и что бы я стал говорить?

— Не утешайте меня, — говорила она плача, — неговорите про него, не говорите, что он придет, что он не бросил меня такжестоко, так бесчеловечно, как он это сделал. За что, за что? Неужеличто-нибудь было в моем письме, в этом несчастном письме?..

Тут рыдания пресекли ее голос; у меня сердцеразрывалось, на нее глядя.

— О, как это бесчеловечно-жестоко! — началаона снова. — И ни строчки, ни строчки! Хоть бы отвечал, что я не нужна ему, чтоон отвергает меня; а то ни одной строчки в целые три дня! Как легко емуоскорбить, обидеть бедную, беззащитную девушку, которая тем и виновата, чтолюбит его! О, сколько я вытерпела в эти три дня! Боже мой! Боже мой! Каквспомню, что я пришла к нему в первый раз сама, что я перед ним унижалась,плакала, что я вымаливала у него хоть каплю любви... И после этого!..Послушайте, — заговорила она, обращаясь ко мне, и черные глазки ее засверкали,— да это не так! Это не может быть так; это ненатурально! Или вы, или яобманулись; может быть, он письма не получал? Может быть, он до сих пор ничегоне знает? Как же можно, судите сами, скажите мне, ради бога, объясните мне, — яэтого не могу понять, — как можно так варварски-грубо поступить, как онпоступил со мною! Ни одного слова! Но к последнему человеку на свете бываютсострадательнее. Может быть, он что-нибудь слышал, может быть, кто-нибудь емунасказал обо мне? — закричала она, обратившись ко мне с вопросом. — Как выдумаете?

— Слушайте, Настенька, я пойду завтра к немуот вашего имени.

— Ну!

— Я спрошу его обо всем, расскажу ему все.

— Ну, ну!

— Вы напишете письмо. Не говорите нет,Настенька, не говорите нет! Я заставлю его уважать ваш поступок, он все узнаети если...

— Нет, мой друг, нет, — перебила она. —Довольно! Больше ни слова, ни одного слова от меня, ни строчки — довольно! Яего не знаю, я не люблю его больше, я его по...за...буду...

Она не договорила.

— Успокойтесь, успокойтесь! Сядьте здесь,Настенька, — сказал я, усаживая ее на скамейку.

— Да я спокойна. Полноте! Это так! Это слезы,это просохнет! Что вы думаете, что я сгублю себя, что я утоплюсь?..

Сердце мое было полно; я хотел былозаговорить, но не мог.

— Слушайте! — продолжала она, взяв меня заруку, — скажите: вы бы не так поступили? вы бы не бросили той, которая бы самак вам пришла, вы бы не бросили ей в глаза бесстыдной насмешки над ее слабым,глупым сердцем? Вы поберегли бы ее? Вы бы представили себе, что она была одна,что она не умела усмотреть за собой, что она не умела себя уберечь от любви квам, что она не виновата, что она, наконец, не виновата... что она ничего несделала!.. О, боже мой, боже мой!..

— Настенька! — закричал я наконец, не будучи всилах преодолеть свое волнение, — Настенька! вы терзаете меня! Вы язвите сердцемое, вы убиваете меня, Настенька! Я не могу молчать! Я должен наконец говорить,высказать, что у меня накипело тут, в сердце...

Говоря это, я привстал со скамейки. Она взяламеня за руку и смотрела на меня в удивлении.

— Что с вами? — проговорила она наконец.

— Слушайте! — сказал я решительно. — Слушайтеменя, Настенька! Что я буду теперь говорить, все вздор, все несбыточно, всеглупо! Я знаю, что этого никогда не может случиться, но не могу же я молчать.Именем того, чем вы теперь страдаете, заранее молю вас, простите меня!..

— Ну, что, что? — говорила она, переставплакать и пристально смотря на меня, тогда как странное любопытство блистало вее удивленных глазках, — что с вами?

— Это несбыточно, но я вас люблю, Настенька!вот что! Ну, теперь все сказано! — сказал я, махнув рукой. — Теперь вы увидите,можете ли вы так говорить со мной, как сейчас говорили, можете ли вы, наконец,слушать то, что я буду вам говорить...

— Ну, что ж, что же? — перебила Настенька, —что ж из этого? Ну, я давно знала, что вы меня любите, но только мне всеказалось, что вы меня так, просто, как-нибудь любите... Ах, боже мой, боже мой!

— Сначала было просто, Настенька, а теперь,теперь... я точно так же, как вы, когда вы пришли к нему тогда с вашим узелком.Хуже, чем как вы, Настенька, потому что он тогда никого не любил, а вы любите.

— Что это вы мне говорите! Я, наконец, вассовсем не понимаю. Но послушайте, зачем же это, то есть не зачем, а почему жеэто вы так, и так вдруг... Боже! я говорю глупости! Но вы...

И Настенька совершенно смешалась. Щеки еевспыхнули; она опустила глаза.

— Что ж делать, Настенька, что ж мне делать? явиноват, я употребил во зло... Но нет же, нет, не виноват я, Настенька; я этослышу, чувствую, потому что мое сердце мне говорит, что я прав, потому что явас ничем не могу обидеть, ничем оскорбить! Я был друг ваш; ну, вот я и теперьдруг; я ничему не изменял. Вот у меня теперь слезы текут, Настенька. Пусть ихтекут, пусть текут — они никому не мешают. Они высохнут, Настенька...

— Да сядьте же, сядьте, — сказала она, сажаяменя на скамейку, — ох, боже мой!

— Нет! Настенька, я не сяду; я уже более немогу быть здесь, вы уже меня более не можете видеть; я все скажу и уйду. Ятолько хочу сказать, что вы бы никогда не узнали, что я вас люблю. Я бысохранил свою тайну. Я бы не стал вас терзать теперь, в эту минуту, моимэгоизмом. Нет! но я не мог теперь вытерпеть; вы сами заговорили об этом, вывиноваты.. вы во всем виноваты, а я не виноват. Вы не можете прогнать меня отсебя...

— Да нет же, нет, я не отгоняю вас, нет! —говорила Настенька, скрывая, как только могла, свое смущение, бедненькая.

— Вы меня не гоните? нет! а я было сам хотелбежать от вас. Я и уйду, только я все скажу сначала, потому что, когда вы здесьговорили, я не мог усидеть, когда вы здесь плакали, когда вы терзались оттого,ну, оттого (уж я назову это, Настенька), оттого, что вас отвергают, оттого, чтооттолкнули вашу любовь, я почувствовал, я услышал, что в моем сердце стольколюбви для вас, Настенька, столько любви!.. И мне стало так горько, что я немогу помочь вам этой любовью... что сердце разорвалось, и я, я — не могмолчать, я должен был говорить, Настенька, я должен был говорить!..