жены они больше не годятся и только готовят ему ядовитую или расплавленную смерть, а потому калечил их беспощадно. Вдовы принялись поминать добрым словом Феранду каждый раз, когда на пути попадался один из бесчисленного множества служебных роботов.

Чувствуя, что скоро из них тоже извлекут душу, а возможно, все-таки прислушавшись к доводам «бунтарки», в тихую безоблачную ночь женщины сбежали из поселка: дождавшись, когда в небе загорится новая звездочка с кочующим торговцем на звездолете, они не вернулись с вахты.

Хакнутый автопоезд с никелевыми чушками, куда они проникли с небольшим кульком, бесшумно провез вдоль посёлка, к самой площадке космопорта, аккуратно въехал в корабль с остывающими двигателями, остановился и заглох.

Торговка, пожилая и седовласая, в широкой тунике из серой ткани, едва зайдя в грузовой отсек почуяла неладное, прикрикнула и для убедительности взялась за кобуру; выползшие из-под пластиковых боксов женщины виновато подошли к ней, держась друг за друга и за свой холщовый кулёк.

Торговка пригляделась: у первой не было руки, одна лишь культя со следами механической клешнеобразной злости и грубой хирургической операции; у второй отсутствовала левая грудь, а щеки порезаны шрамами; обе в грязных обносках, покачивающиеся, как деревца после бурелома, стояли смиренно.

Под ноги торговки упало содержимое кулька — крупные, с яблоко, рубины. Таких размеров они бывают только на Венере.

— Кто такие? Как звать? Зачем проникли?

Тишина.

— Интересные камушки… За что вас так? Каторжанки, преступницы, небось? Не слыхала, что тут располагалась колония.

Тишина.

— Вы что, языки проглотили?! — крикнула торговка.

Женщины покраснели. Одна в сильном заикании попросила взять с собой, либо тотчас застрелить, чтобы больше не мучиться.

— Никогда ими не были, — сказала она. — Нас украли с колонизаторского корабля, украли и продали!

— Рабство запрещено, — усомнилась в словах беглянки торговка.

— Контрабандист провез нас под видом скота. Всем тут плевать на закон. В этой колонии творятся дикие вещи, люди сходят с ума от машин и дичают. Нам обещали выдать генетический ключ, как только разберутся с идентификацией личности. Но это был обман! Нас выкупил господин Хиндли, с ним и жили, пока у него не появилась третья жена. Мы-то смирились с такой жизнью за столько лет, сбежать уже не пробовали, а она угомониться не смогла, вот и убила его. Потом нас отдали одному чокнутому, стало невтерпеж, стало страшно…

— Н-да, вот тебе и на… — протяжно сказала торговка.

Помолчали.

— Зовут меня Констанца. А её Розана, только говорить она не может… Есть ещё столько же рубинов, отдадим, когда вывезете отсюда. Пожалуйста, заберите нас!

Торговка присела на бокс, не отпуская взгляда от беглянок.

— Могу подбросить до ближайшей торговой станции, которая у S Андромеды, а дальше будете сами по себе. Головой своей я отвечать за беглых не хочу.

Женщины охотно закивали.

Корабль мягко и размеренно оторвался от почвы, плавно повысил высоту, пронесся над карликовым лесом; над поляной с расцветшим земным вереском, где так часто сидела Феранда в одиночестве, тоскуя по свободе; над поселком, где каторжане собирались на утреннюю вахту хороводить, и где Каспер Джонсон смеялся и плакал, ища беглянок.

В самом посёлке люди смешались с машинами, и некоторые из них даже передвигались по-человечьи, казалось, что они танцевали, шли украдкой или уверенно, делали пробежку или лениво ползли на работу. Констанца и Розана не издавали ни звука, пристально вглядываясь в знакомые места, с подкатывающей от страха тошнотой прислушивались к ритму пульсирующих двигателей, задавая про себя окрашенный недоверием и предательством вопрос: «Продаст или нет?»

Набрав скорость, корабль, отяжелевший, складывающий крылья и развернутые антенны, пролетел над горой со старым шрамом, пробился сквозь крепкие черные облака, и исчез.

Сдобный голубь

I

Тесто поднялось и вылезло из кадки. Милица, едва зайдя на кухню, крикнула:

— Убежало, держи!

Два мальчика на побегушках, Лука и Марко, подняли крышку и принялись детскими кулачками бить тесто. Они нанялись летом к Милице, приторговывавшей на старости лет сдобой на летних улицах.

Под вечер, весь пламенный в оранжевых лучах, променад балканского городка заливает рекой многоликих и раскрасневших от солнца туристов, громко шумящих на своих языках. Где-нибудь на одной из темно-зелёных скамеек, либо у отбойника, желательно под деревом, и будет стоять пожилая торговка с корзиной.

Милица достала широкий нож-резак: аккуратно, но уверенно подрезая тесто, она сложила множество кусков на столе. Раскаткой занимался Лука, а Марко следил за печью. Вытащив горячее полотно с испекшимися булочками, женщина посыпала сахарной пудрой, корицей, либо густо смазывала шоколадным маслом.

— Баба Милица, оставь на чай! — попросили Лука и Марко, протянув свои тарелки. Женщина, обложив корзину пекарской бумагой, складывала сдобу вкруговую и причитала, что трат на ребятню слишком много, что-де чистой прибыли совсем мало, что скоро торговое дело закроет и займется только садом да разведением бесхлопотных цветов. Дети убежали с выпрошенными булками на двор, Милица ушла, закрыв дверь на ключ.

— Приходите завтра, сегодня весь день буду торговать.

— Да вашу сдобу за час раскупят! — подлизались мальчишки. У Луки половина лица уже была в шоколаде. У его ног вертелись голуби, приноровившись назойливо следить за человечьей трапезой.

Асфальтовая дорога под небольшим наклоном плавилась. Милица неспешно шла, употев дважды, пока не добралась на приглянувшуюся скамейку у цветущего каллистемона. Корзина, как магическая лампа, едва раскрывшись тут же выпустила на волю джиннов: ароматы домашней кухни, сладкой корицы и свежевыпеченного мучного окутывали разум прохожих, от чего у многих из них засосало под ложечкой.

II

На устах местных не сходило слово аномалия. Аномальная жара. Аномальное тепло. Аномальная температура. Аномальный зной.

В тот день, липкий и одуряющий, духота грозила смерью, поэтому община предпочла пораньше открыть и побыстрее закрыть муниципальные учреждения. В больнице святого Карагеоргия тяжелобольных обмахивали и опаивали, вентиляторы бесполезно крутились, а по коридорам торопливо расхаживали медсестры. Главный врач предусмотрел, что от выздоравливающих, здоровых с нездоровой мнительностью и прочих с несерьезными болезнями следует избавиться, и поскорее, на случай, если придётся принимать пациентов с солнечным ударом, места может не хватить. Решение коснулось так же палату с душевнобольными: оттуда выпустили нескольких беззлобных и не буйствующих, отобрали кровати и прочую мебель и пару комнат записали в резерв.

Женщина, оробевшая и в простом мешковатом платье, стояла у порога больницы и что-то шептала в небо. Солнце, не прикрытое облаками, палило в лицо чудаковатой, она щурилась, закрывала лицо рукой.

— Ты свободна, — сказал ей главврач. — Будешь посещать нас по утрам. Пока не спадет жара, а там посмотрим. Ива, возможно, пришла