под тяжестью глупостей, то ли от натяжения внутренних струн, человек стал меняться. Представьте себе эту перемену — Верижников, изучивший весь процесс «литературного производства» в каждом цехе, принялся делать правки и вставлять замечания на планерке. От чернухи, как от бестолковой и ненужной работы, он отворачивался как от падающего со скалы валуна. Исполнительность превратилась в несогласие. Теория в его голове, красивая и чистая в своем толковании, на практике не стыковалась ни разу с гнетущей действительностью.

Литработники не соглашались с предложениями стажера, в какой-то момент новаторские идеи, ссыпавшиеся от молодого, стали напоминать старожилам раздражительный зуд в темечке; вокруг Верижникова возникла невидимая, но непробиваемая стена.

Стажер тоже не понимал, как он умудрился испортить отношения с литературным пролетариатом, поскольку считал себя своим. «Я предлагаю не крамолу и не популизм. Видно же, что делают всё спустя рукава, отсюда много шлама и суррогата». Стажер часто задерживался после смены, обходил цеха, склады, проверял механизмы, фиксировал в уме увиденное. Дошло до того, что однажды со сторожевой вышки ему крикнули «Стой! Кто идет?» и ослепили белым лучом прожектора. Мгновенно слетелся рой красных и шипящих дронов, приготовившиеся закидать несчастного усыпляющими дротиками.

С того случая Верижникову запретили находиться на фабрике сверх положенного времени.

— Скажите, что мы сейчас делаем? — спросил он у Дурноглядова на третьем месяце стажерства. — Я читаю карту производства: русской классики тридцать процентов, философии пять процентов, эмульсии тридцать процентов, экстракт гордости двадцать процентов и истории тридцать один процент.

— И что?

— Но даже цифры не сходятся!

Дурноглядов поморщился.

— Издержки неизбежны. Вы переживаете из-за поставок, что ли? Не волнуйтесь, коллега, государство позаботилось обо всём.

— Можно работать и лучше. Для чего бардак?

Дурноглядов посмотрел на машину, в которой дробили литературную руду. Книги кромсали, обрывки шли по поточной ленте в пресс, оттуда пеллеты сбрасывались в вагонетку и шли по тоннелю в следующий цех.

— Вы, новички, все считаете себя гениями.

— Что? — удивился Верижников.

— Но вы не работали так долго, как мы, — продолжил главный литературный инженер. Гром от дробилки прекратился. Кто-то сверху крикнул «Не поставили исторические!». Дурноглядов ахнул, махнул рукой, вперил свои грустные глаза в стажера. — А я тут сорок лет, и ничего. Видите, здешние порядки установились давно, они действуют…

— И они неэффективны, — заметил Верижников.

— И что? Главное — результат. Вам разве в спецлитинституте об этом не говорили? С какой кафедры выпускаетесь?

— С кафедры мистизации нарративов.

— Ну вот. Мистизация — это не про правдивость. Это про результативность от воздействия колеблющихся социальных масс. В таком случае неважно, что проглотит читатель, ураганный боевик или любовный роман, намного важнее литературная формула, которую мы внедрим в его сознание.

Помолчали.

— А вы пробовали хоть раз? — спросил Дурноглядов, поглядев искоса на стажера. Верижников ответил, что нет.

— Почему? Если останетесь с нами, попробовать бы не помешало. За жидкой литературой будущее, знаете ли, — не став слушать ответ стажера, инженер цеха не спеша отправился к выходу.

Верижников соврал.

В детстве ему подарили дрон, простейший коптер без всяких девайсов, со строгим правилом не использовать на улице. На природу Верижниковы ездили редко — пришлось играться дома. Одним днем он исследовал все верхние поверхности шкафов, и наткнулся на стеклянную ампулу. Застрявшая в щелке, вся запылившаяся, её было сложно найти на ощупь. Вооружившись стремянкой, чтобы достать её, юный Верижников подцепил ногтем стекляшку, пальцами схватился за узкую часть и вытащил стекляшку на свет.

На ампуле красиво рисовалась надпись «Жидкая книга. Мстислав Радугин «Магический концепт будущего». Поначалу страшась от находки, Верижников всё же решился попробовать.

Горлышко ампулы легко надломилось, мальчик выпил всё без остатка. И тут же произошло невероятное. В голове понесло вьюгой, бросало в жар и холод, мысли сплетались в невообразимый и уродливый пучок, в котором не разобрать, что есть что. Разум подчинился на время рассказчику:

«Вера в магию придает силу концептам. Магия — это пропаганда мира. Если аудитория верит, то начинает жить по формуле. Формулу произносят, и она становится достоянием, поэтому важно, чтобы истовые маги произносили, а неистинные не могли её произнести. Так работает наш мир. Но магия бывает разная. В центре мира должны стоять настоящие, мировые маги. Пока аудитория получает магию однополярную, но скоро и ради Победы наши маги должны работать над многополярностью. Через малые действия мы приходим к нужному концепту. Эмоциональный поток словесных душ сломит Внешнего врага и раскроет врага Внутреннего. На последних нужно усиленно воздействовать через магию. Нам нужно разработать иероглифы человеческой душелогии, чтобы все жили по нашему, исконно правильному, концепту будущего. Тогда Внешний враг откажется от своего мира в пользу нашего, а наша магия станет интегральной»

Прошло не больше пять минут, как Верижникова затошнило. Голова раскалывалась как от удара палкой, не хватало воздуха, и рвота полетела до потолка. И потом, спустя годы, его часто посещали странные мысли, подобные тем, что подарила ему жидкая книга, казалось, не всё вышло из него наружу, и следовало бы хорошенько встряхнуть мозг, чтобы мусор и песок перестали засорять разум. Но этот момент в жизни повлиял на дальнейший выбор, Верижникова потянуло стать инженером душ, писать магические литературные формулы и вести людей через жилкую литературу в лучшее будущее.

Он вышел во внутренний зал с гигантскими колоннами (спецлиткомбинат построили в горе), в который раз рассмотрел две широкие башни, похожие на стеклянные градирни. Изнутри биореакторов лучился нездоровый зелёный свет. Строения окутывали множественные трубопроводы, шедшие до цеха обогащения. По узкоколейке двигалась автодрезина, скоро она сбросит литературную руду в циркуляционный насос, а оттуда она двинется в ядро, где особо одаренные люди сидят и производят килознаки.

Верижников пошел на склад. Разнорабочие в экзоскелетах выносили на больших поддонах ячеистые ящики. Внутри них хранились флаконы с готовым литературным продуктом, или гэ-тэ-эл, так сейчас называют художественные книги. На прозрачном флаконе прилеплена этикетка с аннотацией и инструкцией по применению.

— Что грузите?

«Смертный идол для простого народа», — ответил кто-то из грузчиков. Верижников не слышал о таком произведении ни разу, взял один из флаконов, посмотрел на надписи и присвистнул:

— Его отец был живодером, бандитом и людоедом, но ему ничто за это не случилось. Сын гордится своим отцом, но по его стопам пойти не решил, выбрав путь священного мага. Весь мир против него, и в окружении зреет таинственный заговор против главного героя. Старая новорусская сказка для взрослых… Что за помои я сейчас прочитал?

У грузчика округлись глаза, он заржал, как конь, слюняво и гогоча.

Верижников прочел инструкцию: