занялся своим делом, оставив его в покое. Чтобы всё выглядело натурально, он даже смыл воду. Вернувшись, мальчик увидел, что больше его не собираются донимать расспросами, но напрасно Рилинд решил, что всё позади. Родители повели его через пару дней к какому-то доктору, который его осмотрел, прослушал и задал множество вопросов. Потом Рилинд ждал в коридоре, пока доктор переговорит с родителями с глазу на глаз. Две недели Рилинду давали пить по утрам какую-то совершенно безвкусную микстуру, от которой он становился немного вялым, родители с повышенным вниманием разглядывали рисунки Рилинда и расспрашивали его о том, видит ли он всё ещё светящихся людей на улице и сияет ли папа. Рилинд сделал единственно возможный вывод: его родители не видят никакого сияния вокруг людей, и не верят ему, считают его больным, как и тот доктор, который прописал ему лекарство. Рилинд понял, что до конца откровенным быть нельзя. Даже с папой и мамой. На этом расспросы про светящихся людей с его стороны были закончены. Теперь Рилинд внимательно следил за тем, чтобы не упоминать про людей-фонариков при родителях, не рисовать их, а если увидел на улице, то не таращиться с любопытством, а то папа и мама могут это заметить и опять поведут его к доктору. Но если это нельзя делать при папе и маме, то тем более нельзя при чужих. Мама и папа уже сводили его к доктору, но хотя бы не отправили в психушку, потому что они его сильно любят. А вот чужие… чужие сразу туда отправят, и он не выйдет оттуда никогда-никогда! При слове «психушка» Рилинда пробирала дрожь, её он боялся, как огня. Он слышал, как папа и мама иногда обсуждали тихим голосом, думая, что их никто не слышит, как тех, кто себя плохо вел (именно такой вывод сделал Рилинд), отправили в психушку, а те там умерли. Воображение Рилинда рисовало ему каждый раз нечто ужасное. Поэтому Рилинд больше никому и никогда не говорил про свечение, даже Бранимиру. Вопросов Рилинд тоже не задавал. Почему одни люди сияют, а другие нет, ему предстояло выяснить самому, без посторонней помощи, но пока он об этом не задумывался серьёзно. Каждый день у четырёхлетнего мальчика были дела поважнее. Например, как сейчас: поиграть в снежки или сделать снеговика.

— Так! — сердитым голосом заговорила воспитательница. — Становимся парами! Мы возвращаемся в группу!

Ой, ну, можно ещё поиграть?! — послышалось откуда-то из-за спины Рилинда.

Нет! Пойдёмте уже в группу! — возразила стоящая рядом девочка. — У меня ручки замёрзли!

И что?! — огрызнулся кто-то из мальчишек сзади.

А я кушать хочу! — закричала другая.

Прекратили споры и встали парами! — послышался громкий приказ воспитательницы. — Всё! Мы идём в группу! Пора обедать и отдыхать!

Воспитательница и практикантка помогли детям поскорее встать в колонну по двое. Взявшись за руки, дети неуклюже заковыляли вслед за воспитательницей ко входу в здание детского сада. Практикантка шла последней.

Глава шестая

Рано утром 9 сентября 1985 года Рилинд сидел в группе на полу и играл игрушками в одиночестве. Детей пришло ещё мало, и в окна из темноты барабанил дождь. Пятилетний Рилинд продолжал посещать детский сад. Мерджим и Ерта и помыслить не могли, чтобы кто-то из них бросил работу, чтобы быть с сыном дома. Денег в семье не хватало, а ситуация в стране продолжала ухудшаться. Югославия импортировала продукты питания, а энергетический кризис привёл к повышению цен на газ и нефть, из-за чего цены подскочили абсолютно на всё. Безработица шагала семимильными шагами, особенно среди молодёжи. Правительство ввело ограничение на продажу бензина, потому что люди старались набрать его впрок. Мерджим стал мрачно шутить, что скоро придётся ходить пешком, что, по идее, должно улучшить их здоровье.

Счастливое беззаботное детство Рилинда закончилось раньше, чем это должно было бы произойти в условиях социалистической Югославии. В стенах детского сада были теперь не только друзья или хорошие знакомые, но появились враги. Это были дети, чьи родители в поисках лучшей доли мигрировали по стране. Такие дети держались обособленно, возникали ссоры между местными и приезжими детьми, порой переходившие в драки, и воспитателям приходилось постоянно держать руку на пульсе. Если же драка случалась, заведующей приходилось проводить воспитательную беседу. И, если воздействовать на ребёнка получалось всегда, то с родителями часто дело обстояло иначе: неустроенность и отсутствие уверенности в завтрашнем дне делало драку детей чем-то мелким и совсем не важным. В общем, объективную критику они воспринимали, как нападки лично на них.

— Привет! — Рилинд услышал хорошо знакомый голос и обернулся.

Конечно же, это был Бранимир. За прошедшие годы они сблизились ещё больше, играя вместе не только в детском саду, но и на улице, потому что он жил рядом.

Привет, — поздоровался Рилинд и улыбнулся.

Бранимир, взяв одну из машинок, которые лежали в ящике с игрушками, уселся рядом и принялся играть с Рилиндом. Мальчики изображали гудение моторов, когда их машинки двигались по воображаемым улицам, и сигналили друг другу на разные голоса. Периодически они устанавливали на полу из подручных средств дополнительные декорации воображаемого города: то появится новое дерево, а то и целое здание вырастит с припаркованными возле него машинами.

Воспитательница поглядывала на детей в группе, внимательно следя за тем, чтобы всё было в полном порядке. Время шло, детей в группе становилось всё больше и больше.

Незадолго до полудня мальчик по имени Марко, чья семья недавно переехала в Белград, подошел к Бранимиру и Рилинду. Его никто не прогонял, мальчики внимания на него не обращали, увлечённо продолжая свою игру. Марко стоял и следил за двумя друзьями. В какой-то момент Бранимир нечаянно задел ногу Марко своим локтем, и происшествие прошло мимо сознания Бранимира, но не мимо сознания Марко. Лицо его стало злым, мальчик шумно засопел и сильно пнул Бранимира ногой, глядя на него сверху вниз с вызовом.

Ты чего? — искренне удивился Бранимир и потёр рукой место удара.

Ты меня первый ударил! — заявил Марко.

Бранимир опешил:

Я тебя не бил!

Нет, бил! Ты меня локтем по ноге со всей силы ударил!

Я нечаянно, а ты дерёшься специально! — Бранимир встал перед Марко, готовый постоять за себя.