— Тук, тут, тук. пожалуйте, милые гости.

А когда народу приходило столько, что в шалаше поместиться было негде, перебирались все к деду в хату. Лампы не зажигали, сидели в потемках, а дед на посту стоял с колотушкой.

Если же деду покажется что-нибудь подозрительным, так он такую мелкую дробь отбивать начнет, что через несколько минут хата пустая станет. Как приплыли, так и уплыли незаметные тени.

Вот, в одну из таких-то ночей Анна и Павлушкина мать отправились к Глушину.

Па этот раз собралось человек восемь.

Расположились в хате.

— Вот что, товарищи,—сказал Глушин,— наши уже близко. Из Темрюка отряд вышел, из Варениковской другой. Дня через три, надо думать, здесь будут. Уже ряд станиц заняли наши. Готовьтесь. Все ли у вас в исправности?

— Все, товарищ,— ответил кто-то баском. Подашь знак — шестьдесят человек, как один, явятся.

— Послали ли людей для связи с большевиками?

— Вчера ночью двое вышли.

— Что говорят в станице?

— Приезжал из города генерал Филимонов *. Митинг собрал. Старики да кто побогаче его руку держали. Они, анафемы, знают,что наши идут сюда. Орали:

— „Не пустим в станицу; окопы пороем, фронт устроим, биться будем, а не пустим".

— Вот как!?

— Да. А молодежь, фронтовики да вся наша братва, беднота. иные песни поют:

— „Сражайтесь, говорят, сами, а нам большевики не враги. Они только панам да генералам враги. Встретим их с хлебом с солью. Неужто с своими братьями сражаться будем?"

— Ну, ну, дальше!—заинтересовался Глушин.

— Ну, тут генерал и вся его свита, да атаманство, да духовенство такой тарарам подняли, что куда там!

— „Смотрите, кричат они, каких гостей вы принимать собираетесь. Зальют эти гости вам сала за шкуру. Лавки, мол, да амбары разграбят, церковь на поругание отдадут, конюшню там для лошадей устроят; землю у всех казаков отберут да иногородней голытьбе раздадут, закон божий из школ изгонят". - И пошли, и пошли! Таких им, брат, страхов понаговорили, что народ обомлел. Только молодежь да наша братва на эту удочку не поддается.

* Генерал Филимонов - известный на Кубани контр-революционер. Вел борьбу протии большевиков.

„Брешете,—говорят, — откуда вы это взяли?"

 „Как откуда? Всем, мол, это известно".

Ну, тут поднялся крик, гам, сам чорт ничего не разберет. Стали голосовать. Наших было меньше, ну и решили биться с большевиками.

Глушин усмехнулся:

— Пусть бьются, если своих голов не жалко.

— Да уж ладим им, будут помнить,—отозвался кто-то из угла.

— Вот, что, ребята,- -сказал Глушин, — в станице вы пока ничего не делайте. Сидите, как кроты. Как наши подойдут, тронутся в наступление, тут вы и кройте врагов с боков да сзади. Поняли?

— Поняли.

— Ну, да, что толковать, я-ж буду с вами. Ну, а теперь расходитесь.

— Вот что, Ильюша,—сказала Анна.—Расскажи-ка ты нам, как это большевики масть в свои руки взяли. Мы к тебе за тем и пришли. А то что-то нам не все понятно. Как это так вышло?

— Что-ж расскажу, да только коротко, а то как бы нам до рассвета не засидеться.

Все подвинулись ближе к Илье и он начал:

— Как царя прогнали, вы знаете. Ну-с, надо же кому-нибудь страной управлять. К тому времени в Петрограде был совет рабочих депутатов, избранные, значит, от рабочих представители и государственная дума свой временный исполнительный комитет избрала. Хорошо. Совет и комитет избрали временное правительство. Стала у нас в России уже не царская власть, не монархия, а республика. Народ сам стал управлять страной. Но тут-то вам и надо понять, что народ-то, ведь, разный бывает. Кто какой народ? Тут вам и генералы, и фабриканты, и помещики, и атаманы, и попы, и чиновники, и рабочие, и крестьяне. Ну, ясное дело, что интересы у них разные. Фабриканту, например, очень выгодно, чтобы на него рабочий работал да поменьше получал, а рабочему, наоборот, выгоднее не на фабриканта, а на себя или на государство работать да побольше получать. Опять-таки помещику хочется иметь побольше земли, а работать на ней не хочется. Ему-бы, прохвосту, только доход с земли получать, а потом на той земле пусть крестьяне потом обливаются. Значит, у помещика и у крестьянина тоже разные интересы. Или взять бы хотя попа. Что попу надо? Попу надо, чтобы народ в темноте жил да разным несуществующим богам верил и за это ему по простоте душевной кур, яйца да масло носил, а мужику надо свет да учение, чтобы от поповского обмана и дурмана избавиться.

Ну-с, вот это самое, так называемое, временное правительство дорвалось до власти и давай свои дела устраивать, своему брату капиталисту во всем мирволить. Только и разницы получилось, что у царя одна голова была, а у этого правительства несколько. Как была земля у помещиков, так за ними и осталась, как принадлежали фабрики отдельным богачам или их компаниям, так за ними и остались, а тут еще Керенский, военный министр, в одну душу орет: воевать, воевать, воевать! За кого воевать спрашивается? Ясно за кого: за российских, английских, французских и прочих богачей-разбогачей. А кому головушки за это на поле брани складывать? Кому? Известно кому — нашему брату, Ванюхе да Митюхе. А что нам за это будет, ежели, скажем, живы останемся? А как же, награда большая: кому Георгий на грудь, кому костылей пару. Замечательно! Чтоб им в рот дышло!

Глушин умолк.

— Ну, ну, дальше? — нетерпеливо просили слушатели.

— Ну, слушайте дальше; есть такая партия, большевистская называется, самый главный ее работник, вождь и учитель Владимир Ильич Ленин. Давно эта партия существует, еще при царях работала. Гонение на нее было страшное. Как где-нибудь полиция или жандармы пронюхают большевика, так его цап-царап и пожалуйте в тюрьму лет на двадцать, или в ссылку в Сибирь на всю жизнь, а ежели какого поважнее работника схватят, так и к праотцам отправят. Не мало их, большевиков, за рабоче-крестьянское дело голову сложило. Вот эта партия большевиков и решила, что пора уже, наконец, у власти поставить рабочих да крестьян, отобрать у помещиков да у монастырей землю да раздать ее крестьянам, а у фабрикантов заводы да фабрики забрать, чтобы они на них из рабочих соки не выжимали, да немедленно войну прекратить.

— А шо вы нынче так долго засиделись? — спросил пошедший в хату дедушка. — А ну-ка, сыночки дайте-ка мне, деду, закурить.

— На, на,