Он начертал на камне, ибо другой материал не вынес бы прикосновения перста Божия? Хотя нет, вот Неопалимая Купина, из которой Бог говорил с Моисеем, выдержала соприкосновение с Господом, и осталась зелёной.

Это сейчас у меня получается более или менее складно описать свои чувства и впечатления той поры. Тогда же я был не способен мыслить, а значит, если верить Декарту, — не существовал. Я находился в какой-то другой сфере бытия. Я просто впитывал в себя этот воздух, эти горы, это небо, это величие, это явное присутствие Творца, несмотря на то, что после Его явления Моисею протекли тысячелетия. Потом мне уже показалось, что эти два впечатления о Синайском массиве — застывшие воды и оплавленные горы — не противоречат друг другу, а даже дополняют одно другое. Я так больше и не поднялся на гору Синай, хотя иногда очень хотелось. Я боялся испортить впечатление, я опасался утерять то, что живо хранилось сердцем и тайно цвело в душе светло-зелёным цветом Неопалимой Купины. Да, это удивительная гора! Не случайно именно здесь Господь являлся Моисею.

А теперь представьте себе ещё раз это скопление голых гор и скал, внизу же вы видите не зелёные долины, а пустыню. И там внизу, под убегающей в небо красноватой горой, — маленький монастырь. Издали он кажется совсем крошечным. Говорят, его основала мать Константина Великого Елена в четвёртом веке, а через два столетия византийский император Юстиниан возвёл там храм в честь Богородицы, окружил обитель мощными стенами и прислал военный гарнизон для защиты монашествующих. Я думаю, стены монастыря доходили до двадцати метров в высоту, и когда стоишь под стеной, то монастырь кажется огромным: это даже не скромная обитель, а мощная крепость, из-за которой иногда даже не видно гор. И ширина стен впечатляла: в некоторых местах она не менее шести метров.

Когда мы в первый раз подошли поближе, то увидели, что зелень в обители всё же есть, просто высокие стены скрывали её. За монастырём на северо-западной стороне был разбит сад, тоже окружённый стенами, но не такими высокими. В монастыре бил источник чистейшей воды, который монахи называли колодцем Моисея. В саду росли оливы, айва, гранаты, виноград, миндаль. А вы знаете, как я люблю гранатовый сок и миндаль. И ещё я полюбил там хлеб. У них имелась своя пекарня, и они пекли хлеб отдельно для себя и для аравитян. Так вот, мне больше нравился хлеб для арабов: он был в форме айвы, более темный и грубый, но необыкновенно вкусный. А с оливковым маслом! Блюдо, достойное гурманов. Я даже запомнил греческое слово artoco-pion — хлебопекарня. А ранее, благодаря молитвослову, в моем греческом языковом багаже закрепилось Kyrie eleison! — что значит: «Господи, помилуй!» Этот возглас много раз повторялся в Litanies du St. Nom de Jésus — в литании Святому Имени Иисусову, которой меня учила мать.

Мы не имели опыта такого строительства, ведь фактически речь шла о восстановлении и реставрации. Стены монастыря были сложены из гранита и плинфы. Последнюю производили во времена канувшей в Лету Византии. Никто из нас не владел необходимыми техническими знаниями, чтобы её изготовить. И монахи (их подвизалось там что-то около двадцати человек) не могли нам помочь. В основном монастырь населяли греки, поэтому ещё в Каире для нас предусмотрительно нашли переводчика, который знал не только арабский, но и греческий. Архимандрит Констанций остался на своём подворье.

Мы прибегли к подручным материалам и выложили стену из нетёсаного камня так, как выкладывали у себя дома фундамент. По своей кладке эта северо-восточная часть стены и круглая башня, которую мы возвели, заметно отличались как от ограды, так и от храмов. Но мы сделали главное — предотвратили дальнейшее разрушение стены. К тому же мы надеялись, что время, ветер и песок сгладят результаты нашей грубоватой работы и дичок «французской» стены привьётся к ансамблю Синайского монастыря. Ведь вписался же египетский обелиск из Луксора в шедевр архитектурного классицизма — place de la Concorde[22]в нашей столице.

Его установили, как сейчас помню, в декабре 1833 года, ровно через тридцать пять лет после моего пребывания в монастыре Неопалимой Купины и через двадцать лет после возвращения из похода в Россию. Что касается площади Согласия, то уничтоженная во времена революции конная статуя Людовика XV смотрелась, на мой вкус, всё же достойнее, чем египетская стела[23].

Но всё это я рассказываю по другой причине. Хотя мы прибыли, чтобы оказать помощь, монахи неохотно пускали нас в монастырь, тем более в храм. Мы жили в палатках. Меня же взволновало то почтение, с которым наш молодой генерал, возможно, самый молодой на то время в мире, отнесся к одинокому, стоящему в пустыне у подножия горы монастырю. В ту пору я так любил нашего командующего, который уже тогда вёл себя как повелитель Европы, что готов был целовать его подпись под Синайским эдиктом.

И вот я стал заходить в монастырь, иногда стоял в базилике у самой двери во время долгих прохладных служб. Два ряда по шесть столпов в каждом делили церковь на три продольные части. Пол сделан из разноцветного мрамора: розового и пурпурного, зелёного и белоснежного. Молиться я давно разучился. Все вокруг непривычное, даже чужое: обстановка, гортанное пение, похожее на арабское, древний язык. Какие-то непонятные изображения на стенах. Очень много золотых и серебряных лампад. Их тёплые огоньки смягчали суровое впечатление, призывали сделать усилие, чтобы понять это чужое, даже чуждое.

Но почему я рассказываю обо всем этом? А вот почему. В монастыре я увидел икону: зелёный куст, объятый языками пламени, в нём изображена Дева Мария с воздетыми в молитве руками, Младенец в медальоне покоится на груди Матери, а пред ними — молодой Моисей. Не знаю, почему на меня произвела такое сильное впечатление эта икона. Я не мог оторвать взгляда от неё. Может, потому, что я помнил с детства из Библии: с Моисеем из куста разговаривал Бог. А здесь была Дева Мария.

В монастыре всё говорило красно-зелёным цветом. Греки употребляют в храмах разные занавесы, завесы, пелены. Обычно они тёмно-зелёного цвета и расшиты ярко-красным, даже алым растительным орнаментом и цветами или изображением горящей Купины. А однажды во время богослужения, когда епископ повернулся спиной, я увидел, что на спине у него по золотому фону во всю длину одеяния вышита Неопалимая Купина: огромный горящий куст, а в нём — в полный рост Богородица с Младенцем на руках. Кажется, эта одежда называется у них саккос.